Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Вот, батюшка Федор Васильевич, — улыбнулся Басманов, — в самом деле, не разорваться же мне надвое.

С Башкиным мы еще разобраться не успели, а тут племянника твоего троюродного тоже надо допросить — на государя руку поднял, понятно, не жить ему, а все же разобраться следует — один он такое замыслил, али кто ему помогал?

Федор посмотрел на окольничего и ничего не сказал. Боярин чувствовал себя будто стоящим на краю пропасти — видел он такое на Галичьей Горе, когда в прошлом году, после осады Тулы войском Девлет-Гирея, Вельяминов с другими боярами искал места на юге для сторожевых постов.

Внизу, под скалами, текла бурная река. С Дикого Поля, лежавшего в летнем мареве, веяло полынью, и, казалось, — сделай шаг, и полетишь, ровно кружащийся в ясном небе кречет.

— Да как бы ни разбиться» — угрюмо подумал Федор. Ровно по лезвию меча шел он сейчас — одного слова Башкина, али Степана было бы достаточно, чтобы кончить и жизнь его, и жизнь всей его семьи.

— Матвея-то не тронут», — понял Федор. «Матвей, дай ему волю, еще и сам меня прирежет.

Вырастил сына себе же на погибель, тьфу!»

— Так вот, — не замечая раздумий Федора, продолжил Басманов, — есть у нас инструмент один, — все же, как ты и говорил, не след Башкина-то на дыбу сейчас вздергивать, а вот это, — окольничий взял в руки деревянные, соединенные грубыми винтами, колодки, — это нам поможет.

— Ходить-то он сам может после? — спросил Федор, задыхаясь от свечного чада, — были они глубоко в подвале.

— Ходить? — Басманов задумчиво склонил голову на бок. «Ползать, — оно вернее. Да и то больненько ему будет».

Сейчас, возвращаясь домой на Воздвиженку, Федор первым делом умывался — Феодосия поливала ему молча, и так же молча, подавая ручник, обнимала его. Так они стояли, — соединенные вместе, — несколько мгновений, и только потом шли за трапезу.

Марфа серьезно оглядывала родителей, и тоже сидела тихо, аки мышка. Потом она робко подходила к отцу и залезала ему на колени — так же молча, прижимаясь к нему так, что Федор слышал, как бьется ее испуганное, крохотное сердечко.

— Тятенька, — говорила она, — ты меня обними, а я от тебя никуда не уйду».

— Так и будешь сидеть, боярышня, до ночи? — спрашивал Федор, слыша еще молочный, сладкий, детский ее запах.

— Как вы с маменькой улыбнете’ь, так и ладно будет, — сказала Марфа, закусив губу и щекоча за ухом, лежащего у нее под боком Черныша. «Тятенька…» — несмело продолжила она.

— Что, милая? — спросил Федор, целуя дочь.

— А Петеньку тоже казнят? — Марфа подняла на отца прозрачные, зеленые глаза и, вздохнув, сказала: «Как же это, батюшка, значит, и деток убивать можно?»

— Не казнят его, Марфуша, — успокоил ее Федор и встретился взглядом с женой, стоявшей у окна — ровно железный клинок были глаза Феодосии — безжалостные, твердые, ждущие ответа.

Ночью, высвободившись из объятий мужа, Феодосия зажгла свечу и села, уставившись взглядом в стену напротив.

— Мнится мне, Федосья, ты сама на плаху лечь хочешь, — вздохнул Вельяминов. «Ты хоть понимаешь, что негде нам с тобой Петю прятать? То ж не Феодосий, его в Литву не переправишь, а ежели в вотчины его отвезти, так рано или поздно откроется все.

Меня не жалеешь, себя не жалеешь, дитя свое рожоное пожалей хоть — пропадет ведь Марфа, коли все откроется».

— А ты, помнишь, Федор, от Писания, — повернувшись к нему, сказала жена: «И не востанеши на кровь ближняго твоего: аз господь бог ваш».

Так разве заповедовал нам Господь стоять и смотреть, как ближних людей наших терзают и мучают? Это ж кровь твоя, родная».

— И вы мне, вестимо, не чужие — угрюмо ответил ей муж.

— Ты, Федор, помнишь ли, кто виной-то разорению и бесчестию Воронцовых? — после долгого молчания спросила его Феодосия.

— Жестока ты, однако, Федосья, — Вельяминов посмотрел на нее и не узнал свою обычно тихую, спокойную жену — она тяжело дышала и даже при неровном, мерцающем огне свечи было видно, как покраснели ее щеки.

— Ведь любовь, Федя, — она ж не в том, чтобы мужу поддакивать, да со всем с ним соглашаться, — смотря прямо ему в глаза, сказала Феодосия. «Это у вас на Москве жены молчат, потому что мужей боятся, а в Новгороде искона заведено было — коли неправ муж твой, скажи ему об этом, громко и не таясь.

Потому что ежели б я тебя, Федор, не любила, отвернулась бы сейчас и ничего не говорила — делай, как знаешь. Только в семье — в ней не едина голова, а две, и обе — равные».

Феодосия замолкла и Федор вдруг, сам того не ожидая, сказал:

— Прасковью-то уже не спасешь, как не старайся.

— Почему? — подалась к нему жена.

— Если б я в остроге сидел, упаси Господи, ты б поехала, куда от меня? — спросил Вельяминов.

— Нет, бо сказано было: «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть», — твердо сказала Феодосия. «Как же ехать, ежели мы плоть одна?».

— Ну, вот видишь. И Марью она не покинет до самого часа смерти ее, — вздохнул Вельяминов.

«Только вот как ты, Федосья, предполагаешь Петю-то из Москвы увезти? Опять батюшке своему писать будешь?».

Феодосия скользнула обратно в его руки и прижалась к нему.

— Что ж делать, коли надо? И пришлет батюшка за Петей человека надежного, так, что твой Басманов — змея подколодная, — и не пронюхает ничего.

— Дай-то Бог, — вздохнул Федор и почувствовал, — как всегда рядом с Феодосией, — будто она половинка его, и нет без нее ему ни жизни, ни счастья.

— А как ты на Рождественку-то проберешься? Стрельцы там, — спросил Вельяминов, целуя Феодосию, и понимая, что она улыбается.

— Москвичи ж стрельцы-то, небось? — рассмеялась жена.

— Ну да, — недоуменно сказал боярин.

— Ну, так ты меня, Федя, прости уж, но не тягаться вашим москвичам с новгородцами — мы вас искона вокруг пальца обводили, да и сейчас обведем, — лениво сказала Федосья и вернула его поцелуй.

В тот день много где на Москве видели сероглазую, высокую инокиню. В церкви святого Никиты Мученика она отстояла заутреню, усердно отбивая поклоны, а после, выйдя на двор, разговорилась с богомолками.

Матушка приехала из Ростова — поклониться святыням московским, да заодно привезти усердным вкладчикам ее монастыря, — боярам Воронцовым, кое-каких гостинцев — лестовку плетеную, вышитые златом венчики с молитвами, свежего меда в сотах.

— Вот так и пойдешь, мать Неонила, — сказала ей одна из старушек, указывая вниз Волоцкой улицы, так к Кремлю и попадешь. А там и до Зачатьевского монастыря недалече будет. Где, говоришь, бояре-то твои живут?

— В Большой Дмитровской слободе, — Неонила перекрестилась и сказала: «Спасибо за подмогу-то, матушки, я в Москве-то потеряться боюсь, больно город у вас великий, а я тут в первый раз».