Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Федосья молча, опустив ресницы, разомкнула губы. «Хорошо, — проговорил Кучум сверху, и добавил: «Ты ртом-то своим работай, атаман, я смотрю, научил тебя».

Потом он оценивающе посмотрел на нее и велел: «Давай, зад подставляй, Карача мне говорил, что он тебя и там попробовал». Федосья, вспомнив острую, резкую боль, было, замотала головой, но Кучум, разозлившись, толкнул ее на кошму, и прошипел: «Иначе к воинам в юрту отправишься, и живой оттуда не выйдешь уже».

Встряхнув последний халат, она аккуратно сложила их в стопку, и вдруг почувствовала рядом дыхание татарина.

— Не трогай меня, — сказала Федосья, сжав зубы. «Я с ханом лежу, руки свои убери».

— Ты за ханом дерьмо его подтираешь, — рассмеялся татарин, — у него, таких баб, как ты — сотня была и сотня будет. А ну наклонись, и ноги раздвинь, что ломаешься!».

— Вот вернется Кучум с охоты, — сглотнув, сказала Федосья, — он тебе голову снесет за это.

— То дело мое. Я воин, а хан, уезжая, сказал, что любой из нас, коли хочет, тебя взять может».

Татарин расхохотался, и, толкнув девушку на землю, задрал ей халат.

Федосья услышала стук копыт коня и короткий, сдавленный крик своего надсмотрщика.

Она разогнулась, и увидела, что татарин держится за щеку, на которой вспухает кровавый рубец.

— Ехал бы ты своей дорогой, Кутугай, — злобно сказал надсмотрщик, — то дело не твое, не вмешивайся.

— Как это не мое, — невысокий, легкий, коротко стриженый татарин спрыгнул на землю. «Ты сам сказал — хан, уезжая, ее, — мужчина кивнул на Федосью, — воинам отдал. Я воин, значит, могу забрать ее, на сколь хочу».

Девушка молчала, надвинув на глаза платок, опустив голову.

— Садись, — мужчина поднял ее в седло. «Со мной поедешь».

Татарин выругался им вслед, и, подняв халаты, поплелся с ними обратно к юртам.

— Ты кто? — тихо спросила Федосья, уперев глаза в холку коня.

— Кутугай меня зовут, — мужчина пришпорил лошадь. Федосья поежилась, запахнув потрепанный халат, и, оглянувшись, увидела, как исчезает за холмами стан Кучума.

В распадке стояла старая, потрепанная юрта. Табун лошадей — небольшой, — пасся неподалеку. Кутугай ссадил Федосью на землю, — он был маленького роста, не доставал ей и до уха, и сказал: «Вот, тут я живу».

Девушка посмотрела на закопченные котлы, что валялись вокруг кострища, и спросила: «Ты Кучума воин?».

— Ты тут пока прибери все, — Кутугай кивнул на посуду, — там, — он указал за холм, — ручей есть, воды принеси. Уже холодно, я костер в юрте разожгу, и спать пойду, — вон, — он кивнул на висящую у входа в юрту связку уток, — приготовь, потом меня разбудишь.

— Мука есть у тебя? — Федосья засучила рукава халата. «Я бы лапшу сделала, вкусно».

— Зерно есть, там, — Кутугай указал на юрту. «Я сегодня до рассвета еще встал, охотился, устал я». Он обернулся, поднимая кошму, и, улыбнувшись, сказал: «Я сам по себе кочую.

Бывает — с Кучумом, бывает — один. Степь большая, места всем хватит».

Федосья отчистила котлы песком и золой, и, найдя мешок с зерном, принялась растирать его на плоском камне.

«У него лошади», — внезапно подумала девушка. «Отсюда бежать можно, только вот куда?

Мы уже далеко от Тобола, я и дороги к нему не найду. И холодно, зима совсем скоро, снег вот-вот ляжет». Она посмотрела на свои ноги — в потрепанных, разбитых сапогах, и вздохнула. «Ну, куда я с дитем-то в чреве пойду, в мороз. А оставаться тут нельзя — Кучум сказал, что недели через две вернется. Вот и уйти бы мне, пока нет его — не спохватятся, а там пусть ищут, я уже далеко буду».

Ощипанные и выпотрошенные утки варились в котле, когда Кутугай, зевнув, поднял голову.

— Пахнет хорошо, — сказал он, усаживаясь у костра. «Пойди, — он пошарил рядом с собой, и кинул Федосье бурдюк, — кобылу подои, молоко свежее будет. Ты кымыз делать умеешь?»

Девушка кивнула. «Там, — Кутугай кивнул на вход в юрту, — в сабе закваска, кобылу сегодня пять раз доить надо, а потом сбивать начинай. И жеребенка к ней сначала подпусти, — крикнул он вслед девушке, — а то не дастся она тебе!»

Вернувшись, грея руки над костром, Федосья протянула Кутугаю бурдюк, и, робко улыбнувшись, сказала: «Мне там, — она кивнула в сторону стана Кучума, — говорили, что кымыз вкуснее, коли конский жир в него положить, есть у тебя?»

— Соленый есть, да, там, в мешке кожаном, что с сабом рядом висит. И масла сделай потом, — велел Кутугай, — а то сейчас бы к утке добавили, жирнее было бы». Он облизал пальцы, и сказал: «Ну, все, можешь доедать».

Федосья потянулась за костями, что лежали на дне котла, и стала их обсасывать. «Завтра барана зарежу, — сказал Кутугай, — надо будет мясо повесить сушиться, а то скоро на юг двинемся. Ты котлы помой, и приходи, лягу с тобой, — он внезапно улыбнулся, и добавил:

«Женой моей будешь».

Девушка застыла, с котлом в руке, опустив глаза. «Ты не знаешь, верно, — Федосья почувствовала, что краснеет, — со мной Карача был, и Кучум тоже».

— Знаю, — безразлично ответил Кутугай, и Федосье показалось, что его глаза заиграли искорками смеха. «Мне какое дело кто с тобой до меня был? Сейчас ты моя жена, и так будет. Вон, — он кивнул на ее выступающий из-под халата живот, — ты дитя носишь, как родишь, — то мое дитя будет. И потом мне сыновей еще родишь. Мне много детей надо, — он рассмеялся, — земли на всех хватит. Ну, иди, работай».

— Лицо закрывать мне? Ну, как выхожу, — тихо спросила Федосья.

— Да зачем? — удивился татарин. «Тут нет никого, степь же вокруг».

Михайло Волк приставил к глазам ладонь и всмотрелся в лесную опушку, на которой стояло несколько чумов. «Правильно Ермак Тимофеевич указал-то, — пробормотал юноша.

Он спешился, и, привязав лошадь к дереву, крикнул: «Ньохес, гостей-то принимай!».

Остяк высунул голову из чума и широко улыбнулся: «Курэп ёт, приехал все же!»

Михайло усмехнулся, вспомнив, как тогда, в горнице, уже крепко выпив, остяк сказал: «Вот, ты, значит, Волк. А я Ньохес, это такой зверь, маленький, мех у него красивый».

— Соболь! — обрадовано сказал Михайло.

— Соболь, соболь, — закивал остяк.

В чуме было даже жарко — так, что Михайло сбросил стеганый, теплый армяк, и шапку. «Вот, — сказал он, роясь в седельной сумке, — я тебе, как обещал, водки привез…

— Водка хорошо, — порадовался Ньохес и махнул рукой выглядывающей из-за полога жене.

— Оленя вчера забили, — сказал Ньохес, выставляя берестяной туесок с икрой. «И рыба хорошая, свежая». Михайло разлил водку в привезенные оловянные кружки и сказал: «Ну, твое здоровье!».

— Еще вот, — Волк протянул остяку кинжал в красивых ножнах. «Возьми, подарок».

— Хорошие подарки привез, Курэп ёт, — испытующе глянул на него остяк. «Я тебе меха дам, икры тоже».

— У нас этой икры, — Волк зачерпнул ладонью из туеска, — тоже много. Ты мне скажи, Ньохес, тебе, может, крючков надо? У нас кузница стоит, сделают.