Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Джованни увидел ее — она сидела, в самом простом, сереньком кимоно, в руках у нее спал какой-то младенец, и Мияко-сан смотрела поверх голов людей — в сарае было больше полусотни человек, — на него, только на него.

«Где же я ее уже видел? — подумал Джованни. «Да, в Сиене, там же эта Мадонна, работы Сано ди Пьетро — у нее тоже такие глаза, раскосые. Какая она красивая, Мияко, глаз ведь не отвести».

Хосе устроился на пороге и нашел глазами отца. Тот чуть улыбнулся, и продолжил:

«Нет ни раба, ни свободного, но все и во всем Христос. Облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные. В милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, и долготерпение. Снисходя друг другу, и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства».

«Это я так исправила, — гордо подумала Мияко, — про совокупность совершенства. Так очень красиво, и сразу все понятно. Ведь, правда, зачем все это, если нет любви». Она наклонилась и поцеловала мальчика в теплую, пахнущую молоком щеку.

Уже во дворе, когда люди стали расходиться, отец Франсуа, благословив Джованни, тихо сказал: «Я потом тут останусь, есть те, которые святое крещение принять хотят, сделаю все, и в Нагасаки пойду. Ну, по дороге тоже проповедовать буду, конечно. Я им все, — он кивнул на юг, — расскажу. Если доберусь, конечно».

Джованни улыбнулся, и, подняв лицо, зажмурил глаза — полуденное солнце было совсем теплым, еще летним.

— Доберетесь, — сказал он твердо священнику. «Видите, я же вам говорил, полюбят они вас. И переводы не бросайте, там еще много работы. Ну, храни вас Господь».

— А вы куда, сенсей? — робко спросила Мияко-сан, не смотря на него.

— А я, — он с тоской подумал, что даже не может обнять ее, — вокруг еще стояли люди, — я наверх, — он кивнул головой, — в замок.

Она, было, хотела что-то сказать, но, увидев его лицо, прошептала: «Хорошо, сенсей».

Джованни подошел к Хосе, и, отведя его в сторону, твердо велел: «Туда ее не пускай, хоть что хочешь, сделай, а чтобы она этого не видела, понял? И жди, даймё кого-нибудь пришлет за тобой».

Сын пожал ему руку и ответил: «Хорошо».

Уже оказавшись перед высокими воротами замка, — мост был опущен, — Джованни оглянулся и увидел на сверкающей глади моря, далеко, почти на горизонте, стройный силуэт корабля.

«Ну и славно, — шепнул он, и, громко постучав, сказал в открывшуюся в двери прорезь:

«Меня зовут отец Джованни, и я бы хотел видеть его светлость даймё, Датэ Масамуне».

На террасе было тихо и пустынно.

Джованни принял чашку чая и, ощутив пальцами грубую, шероховатую поверхность, сказал:

«Как забавно. Китайцы предпочитают яркие краски, и фарфор у них гладкий. А эта, — он повертел чашку, — как будто ей уже лет сто. Разумеется, очарование от этого становится только сильнее.

— Я рад, что вы понимаете, — Масамунэ-сан тоже посмотрел на чашку. «Изысканная простота.

Ну, вы же сами читали Сайгё. Хотя китайская поэзия прекрасна, и наши поэты учились именно у них, я тоже предпочитаю скромность.

— Если бы я мог это сделать, я бы просто отрубил вам голову, мне претит, — даймё поморщился, — наслаждение страданиями человека. Тем более, что эта казнь — она ведь придумана для того, чтобы христиане отреклись от своей веры. А вы не отречетесь, — Масамунэ-сан встал, и остановив Джованни движением руки, подошел к выходу в сад.

— Осенью он еще более прекрасен, — сказал даймё. «Мне очень жаль, что мы с вами не сможем сидеть здесь, говорить о стихах, и слышать крики перелетных гусей.

— Не отрекусь, конечно, — Джованни поднял бровь. «Иначе, зачем все это?».

— Интересно, — задумчиво проговорил Масамунэ-сан, — ведь ваш, как там его…

— Папа Римский, — вежливо подсказал Джованни.

— Да, — вздохнул даймё, — он ведь рано или поздно узнает, что я вас казнил. Вряд ли после этого он примет мое посольство.

Джованни рассмеялся, и, подойдя к даймё, тоже посмотрел на сад. «Я очень люблю это время года, — тихо сказал священник.

— В тропиках его нет, в Новом Свете, — ну, там где я жил, — тоже, а ведь золотые, рыжие, алые листья деревьев, — что может быть прекрасней? Высокое, голубое небо, звук колокола в маленьком монастыре, легкий запах дыма и вот этой лесной свежести.

— А за его святейшество вы не волнуйтесь, Масамунэ-сан, — Джованни помолчал, — кто бы ни был к тому времени папой римским, — их ведь не столько за благочестие выбирают, сколько за ум. Моя жизнь по сравнению с возможностью подружиться с вами — ну правда, совсем незначительная вещь, никто не будет за нее цепляться, поверьте».

Даймё наклонился и поднял палый лист, что лежал на каменных, серых ступенях. «Вы правы, — он понюхал и обернулся, — немного дыма и лесная свежесть. Откуда вы знали?»

— Я просто очень долго ждал, когда увижу настоящую осень, — легко ответил Джованни.

— Пойдемте, — велел даймё, — я вас размещу в доме Масато-сан, переночуете, а на рассвете вас проводят к озеру, там все уже будет готово. Хоть и положено вешать вниз головой, но я этого делать не буду, — вы пожилой человек все-таки. Тем более, — он улыбнулся, — там надо оставлять одну руку свободной, ну, чтобы вы смогли дать знак, что отрекаетесь, но вам это вряд ли нужно.

— Не нужно, — согласился Джованни.

Когда они уже шли через двор замка, Джованни, посмотрев на беркута, что сидел на стене, усмехнувшись, сказал: «У меня есть две просьбы, ваша светлость. Во-первых, я бы хотел исповедовать Масато-сан, а то когда он еще до священника доберется…

— Да уж доберется, — ехидно ответил даймё, но кивнул: «Исповедуйте. А вторая?»

— Сын хотел бы меня навестить сегодня вечером, — тихо проговорил Джованни. «Все же мальчику только двадцать один, он еще молод, и очень ко мне привязан».

— Ну, разумеется, — удивился Масамунэ-сан. «Я велю послать за ним в город, никто, ни при каких обстоятельствах не может отказать сыну в последней встрече с отцом».

— Однако сыновья Масато-сан могли бы так его больше и не увидеть, — не удержался Джованни.

Красивое, сухое лицо даймё исказилось гримасой, и он, остановившись, тихо сказал:

— Когда мне было восемнадцать, соседний клан похитил моего отца. Тогда у нас все со всеми враждовали, я помню, люди ели только дома, потому что даже семья твоей жены могла отравить тебя за обедом. Да что там, и сама жена…, - он не закончил и горько усмехнулся.

— Я был на охоте в это время. Когда прискакал гонец, мы немедленно бросились за ним, и застали похитителей в ущелье, на мосту через горную реку. Они выставили вперед моего отца, связанного, и сказали, что, если мы не дадим им уйти, они его убьют.

Масамунэ-сан помолчал. «Отец сказал мне: «Если ты дашь им сбежать, наш род будет опозорен. Стреляйте и убейте их всех. Я предпочитаю умереть от твоей руки, чем от мечей этих мерзавцев». Я видел своего отца перед тем, как выстрелить ему в горло. И даже говорил с ним — так могу ли я отказать в этом другому человеку?»