Михайло Старицкий - РУИНА

— Постой, постой, батьку! — постарался остановить его Мазепа. — Дай высказать все, выслушай меня! И ты и мы печемся о благе несчастной, заплаканной неньки, отчего же нам не соединить руки и не идти вместе к одной цели? Ты знаешь гетмана Дорошенко, он может ошибиться, — несть–бо человек, аще жив будет и не согрешит, — но сердцем он больше всего предан отчизне; не из-за корысти, не из-за булавы хлопочет он, выслушай же меня, помоги нам и словом и рукою в эту тяжкую годину.

Слова Мазепы, произнесенные искренним тоном, казалось, слегка утишили вспышку Сирко.

— Я верю Дорошенко, — произнес он отрывисто, — ты знаешь, я сам не раз выручал его, на все согласен идти с ним, но эти басурманы!.. — Сирко заскрежетал зубами и вскрикнул снова: — Не верю им, не верю!

— На время, пане атамане, только на время! — подхватил Мазепа. — Ты говоришь, что если мы заключим мир с басурманами, то Запорожье уже не нужно, — наоборот, для этого мира и нужно, чтобы наше славное Запорожье крепло и росло; только тот мир и крепок, за которым стоит отточенный меч. Да ведь не только от одних турок должно защищать нас Запорожье, а и от всех других врагов, а их у нас, — Мазепа вздохнул и махнул рукой, — больше, чем звезд на небе. Поэтому-то и надо нам прежде всего соединить нашу Украйну и вернуть наше Запорожье, — наше расшматованное сердце. — И Мазепа заговорил о задуманном Дорошенко плане соединения Украйны, о том, что Многогрешный готов соединиться с Дорошенко и стоять заодно, о том, что они задумали употребить все усилия, чтобы рассорить Москву с Польшей и заставить ее нарушить Андрусовский договор. — И если этот план им удастся, тогда они пойдут под московскую руку, если же нет, то придется на время поддаться Турции; да, это последнее, пожалуй, будет вернее, потому что от нее со временем легче будет отделаться.

Мазепа говорил с редким воодушевлением. Молча слушал его Сирко, расхаживая из угла в угол; хотя он не давал ответа, но видно было, что обаятельная речь Мазепы производила на него неотразимое впечатление. Сурово сжатые брови его разгладились, сумрачные морщины сбежали с лица, гневные глаза глядели теперь мягко и задумчиво.

— Разумная у тебя голова, пане, — произнес он наконец, останавливаясь подле Мазепы и опуская ему ласково руку на плечо. — Будет с тебя когда-то великая слава Украйне, только не поддавайся на басурманскую прелесть, не заведи своего края в тяжкую неволю. Ты моложе нас, будешь жить, когда нас уже не станет, и высоко подымешься, только помни всегда о нашем казачестве, о нашем бедном люде — помни, Мазепа: кому много дано, с того много и взыщется.

Эти пророческие слова заставили дрогнуть сердце Мазепы.

— Спасибо тебе, батьку, на добром слове, — произнес он прочувствованно. — Только хвалишь ты меня больше, чем того моя голова заслужила.

— Нет, друже, я не льщу, да и зачем мне льстить, — ответил Сирко, — помнишь, еще тогда у Сыча я заметил тебя и говорил тебе те же слова.

Переход к Сычу чрезвычайно обрадовал Мазепу.

— У Сыча? — повторил он поспешно. — А что, пане атамане, не слыхал ты о нем ничего?

— Нет, — произнес Сирко, садясь за стол, — все горе, да хлопоты, да тревоги, с того часу и не заезжал на хутор.

— Как? — изумился Мазепа. — Так ты и не знаешь, что хутор весь разграблен, сожжен, что Сыч и все хуторяне убиты, а Галина или замучена, или продана в турецкий гарем?

Сирко невольно отшатнулся от Мазепы.

— Что ты говоришь? — произнес он, словно не понимая его слов. — Убиты, сожжены… Когда? Кем?

Мазепа передал Сирко все, что знал о несчастии, постигшем Сыча. Этот рассказ произвел глубокое впечатление на Сирко. Он долго не хотел верить этому сообщению, но когда Мазепа сказал, что сам был там на хуторе и видел страшное пепелище и ободранные волками скелеты, Сирко должен был убедиться в ужасной истине. Мазепа рассказал ему, как он целый год разыскивал и в Крыму, и в Турции Галину, как порешил наконец, что она убита, и вдруг неожиданно перед ним открылся снова ее след.

— Ты помнишь, батьку атамане, что Сыч спас меня от лютой смерти, приютил и выходил, — окончил он. — И я, узнав о несчастии, постигшем его, поклялся себе или отыскать его Галину, или хоть отомстить ее убийцам. Для того и хотел просить у тебя помощи.

— Все, что хочешь, я сам полечу с тобой покарать напастников, — вскрикнул Сирко, — только где и кого будешь ты искать?

Мазепа рассказал Сирко о неожиданной находке в Богуславе перстня, который он подарил Галине, и о том, что на основании этого кольца он предполагает, что Галину украл никто иной, как один из запорожцев, сопровождавших Сирко во время его пребывания у Сыча.

Сначала Сирко отвергнул с негодованием эту мысль, но, выслушав все доводы Мазепы, невольно поддался им.

— Я завтра же узнаю обо всем, — произнес он сурово, — и не будет той кары, которую я не придумал бы для изверга, нарушившего и божеский, и наш запорожский закон.

— Стой, батьку, — остановил его Мазепа, — так, прямо, сгоряча, не действуй, потому что, если напастник дознается, что нам уже известен наезд на хутор, он может легко укрыться от нас, и мы не найдем его никогда. Постарайся, если можешь, вспомнить, кто был тогда с тобою на хуторе, а тогда и разведаем, кто из этих казаков был все время на Сечи, кто отлучался с товарищами без войсковой потребы, кто проживает или проживал в зимовнике.

Сирко обещал исполнить все, как хотел Мазепа.

— А что до дела, — произнес он, подымаясь с места, — то завтра на утро соберу я раду. На раде все выскажешь нам, — как порешит рада, так и будет. Помни только, что всей душой прилучаюсь я к Дорошенко и к тебе, но не к згоде басурманской, не потому только, чтобы ненавидел я басурман, а потому, что верю и знаю, что из-за этой згоды повстанут злые незгоды, — нельзя загнать в одну кошару хищных волков и овец.

Мазепа попрощался с Сирко и вышел на майдан.

Задумчиво шел Мазепа, погруженный в разноречивые мысли, вызванные в нем беседою с Сирко. Подойдя к своему куреню, он был крайне изумлен: в окне его светился огонек.

«Гм… кто бы это мог быть?» — подумал он про себя и толкнул поспешно дверь. В хате было уже не так сумрачно и холодно, как в первую минуту; на столе, уставленном бутылками и мисками, горела сальная свечка, в печи пылал огонь, а за столом сидел какой-то казак.

— Гордиенко? Ты?! — вскрикнул радостно Мазепа.

— Он самый, — отвечал с широкой улыбкой казак, подымаясь с места и направляясь к Мазепе.

Приятели поцеловались трижды.

— Ну, садись же, ешь и пей сначала, — обратился Гордиенко к Мазепе, — товарыство прислало вам корму и всякой там всячины, а потом расскажешь обо всем!

Мазепа разделся и сел за стол.

— Был у кошевого? — продолжал расспрашивать Гордиенко.