Михайло Старицкий - РУИНА

Все в Чигирине полюбили Галину; сам гетман и даже гетманша высказывали ей свое искреннее расположение. Сравнивая Марианну и Галину, все отдавали предпочтение последней. Гордая, отважная Марианна, недоступная никаким женским слабостям, невольно вызывала во всех чувство почтения и удивления, но именно в силу этого чувства отношения между нею и остальными людьми оставались всегда холодными и далекими. При виде же Галины, робкой и ласковой, прелестной, как полевой цветок, на лице самого сурового казака, не то что женщины, появлялась теплая, нежная улыбка. Особенно же привязались к Галине сердечно расположенные к Мазепе Саня и Кочубей. И Галина платила всем за это расположение самой очаровательной лаской и любовью.

Счастье свило под кровлей Остаповой хаты свое гнездышко, и она действительно превратилась в какой-то райский уголок.

Каждый вечер, за установленным всякими стравами столом собиралась дружественная компания, состоявшая из Мазепы, Галины, Остапа, Орыси и Кочубея с Саней. Впрочем, и Кудлай занимал в этих собраниях почетное место: он вошел после своего подвига в большую славу и осознанием собственного достоинства милостиво принимал от окружающих все знаки почтения.

Обе молодые женщины надеялись стать в скором времени матерями, и Галина среди них казалась еще моложе, еще прелестнее, еще чище. Дружественные беседы тесного кружка продолжались часто за полночь. Детская наивность и чистота Галины, часто прорывавшиеся в этих беседах, приводили всех в восторг.

Все обожали Галину, и она чувствовала себя вполне счастливой. Правда,. иногда воспоминание вызывало перед ее глазами ужасную картину нападения на хутор, смерть Сыча и бабы, но своенравное счастье тотчас же отгоняло ее и развертывало перед Галиной дивный свиток грядущих счастливых дней. Каждый раз, как только позволяла служба, Мазепа заходил к Галине.

— Счастье мое, жизнь моя! О, если бы святейший отец разрешил тебя! — говорил он, прижимая к себе Галину, если заставал ее одну. — Владыка обещает ходатайствовать за нас! Надеется на успех! О, Господи! Мне кажется, что я умру от тревоги!

— Не гневи Бога, Иване, — отвечала с улыбкой Галина. — Он дал нам и теперь такое счастье, лучше которого не будет никогда!

— Нет, будет еще лучше, Галина! — прибавил пылко Мазепа, горячо прижимая ее к себе. — Будет лучше, когда я назову тебя перед всем светом моей жинкой! Моей! моей!

Так летело время в счастливом уголке, а между тем кругом собирались грозные тучи.

С болью душевной узнал Мазепа от Кочубея и Остапа, что гетман начал снова поддаваться обаянию своей прелестной жены. В начале водворения гетманши в Чигирине гетман относился к ней в высшей степени холодно и сурово. Но с каждым днем суровость эта таяла и уступала место пробуждавшейся нежности.

Перемена эта в настроении гетмана сразу же отозвалась и на делах. Гетман, обыкновенно горячий и энергичный, стал относиться ко всему как-то равнодушно. К удивлению своему, Мазепа узнал от Кочубея, что, несмотря на его извещение из Батурина о заключенном с Многогрешным союзе, Дорошенко не предпринял ничего для закрепления этого союза.

— Все это она, гетманша! — заключил свое повествование Кочубей.

— Так, так! — согласился Мазепа. — Я и сразу не ожидал добра от ее возвращения!

— И ведь не любит гетмана ничуть, а ластится, как кошка, так и впивается в него, так и впивается! — прибавил Остап. — У, змея!

На другой же день после получения столь неутешительных известий Мазепа принялся с необычайной энергией за дела, запущенные в его отсутствие.

Прежде всего они с гетманом снарядили к Многогрешному в Батурин тайное посольство, в котором гетман уверял Многогрещного в вечной дружбе, сообщал об острожских делах и просил Многогрешного на случай, если ляхи с Ханенком ударят на него, — помочь ему своими войсками. Покончивши с этим делом, Мазепа с Дорошенком начали снаряжать послов в Острог.

Уже, судя по ответу Собеского и комиссаров, Мазепа понял, что никакого соглашения между ними и Польшей быть не может, но надо было выиграть время, так как Правобережная Украйна находилась еще в самом беззащитном положении, а потому он решил отправить снова послов в Острог с уклончивым ответом Дорошенко. Это посольство должно было еще раз отсрочить решение комиссаров на значительный срок, а это время Мазепа надеялся употребить на решение самого важного дела.

До сих пор еще, несмотря на предварительный договор с турками, не было решено окончательно — под какой протекторат поступит соединенная Украйна.

Последняя поездка на Запорожье еще более поколебала симпатию Мазепы к турецкому протекторату, теперь же, когда Многогрешный добровольно вошел в союз с Дорошенком, ему казалось, что возможно пока обойтись без этой крайней меры и обратиться к содействию Москвы.

Не довольствуясь обещанным содействием Манасии, Мазепа хотел отправить еще особое торжественное посольство в Москву.

Дорошенко склонялся также к этому плану, но еще упорствовал в своем недоверии к Москве.

— Друже мой, — отвечал он на все доводы Мазепы, — видит Бог, я ничего другого не желаю отчизне, как протектората московского, но ведь Москва не даст нам тех прав, каких мы себе просим…

— Эх, пане гетмане, — отвечал Мазепа, — лишь бы только она приняла нас… Христианская ведь, православная держава! А о правах будем разговаривать, когда соединимся все с Запорожьем воедино. Знаешь ведь нашу казацкую пословицу: «Не на те козак п’є, що є, а на те, що буде!» Примет нас Москва — нечего нам больше и желать! Не примет — и то дело! Нам надо прежде всего оправдаться перед запорожцами, перед Многогрешным и перед всеми казаками, чтобы все тянули за нами, как одна душа. Когда они увидят, что мы обращались и к Польше, обращались и к Москве и отовсюду получили или отказ, или такие умовыны, на которые не могла согласиться вольная казацкая душа, — тогда никто не осудит нас за то, что мы в крайности обратились к султану, а, навпаки, соединятся все с нами и все повстанут, как один.

Доводы Мазепы окончательно разбили сомнения Дорошенко. Решено было отправить посольство в Москву с просьбой принять и Правобережную Украйну под свой протекторат. Послам поручено было сообщить в Москве о разбоях, чинимых ляхами вокруг Лавры, о намерении их захватить в самом ближайшем будущем город Киев и вообще стараться всеми силами возбудить неудовольствие между Польшей и Москвой. Кроме того, Мазепа отправил лично от себя посольство к Святейшему патриарху в Царьград с собственноручным письмом митрополита Тукальского, взявшегося быть посредником в этом деле. В этих лихорадочных хлопотах, прерываемых радостными свиданиями с Галиной, дни летели для Мазепы незаметно, как вдруг над Чигирином раздался удар грома, нарушивший эту мирную жизнь.