Владимир Корнев - Датский король

— И мои солдаты тогда же полегли… А я вот совсем, похоже, запутался, — посетовал озадаченный полковник. — Память после контузии никуда… Ведь где-нибудь рядом, наверняка!

— Нет, ваше высокородие, чую, не здесь это, — Егор помог командиру освободить полу шинели, зацепившуюся за пику ограды. — Надо отсюдова выбираться — я точно помню, вы мне говорили: там какая-то часовня недалеко была, а в этой глуши даже склепов не видать.

Солдат и офицер поворотили в другую сторону к центру кладбища, где, скорее всего, должна была находиться запомнившаяся последнему часовня и затерянный могильный холмик. Так они вышли на широкую дорогу, вымощенную каменными плитами. Молодой, зоркий унтер издалека увидел большую гранитную пирамиду, увенчанную восьмиконечным крестом:

— А вот — часом не она, господин полковник? Я себе аккурат такую махину представлял!

— Да нет. На подобный монумент мы всем полком, при всем благородстве замысла, денег не собрали бы, тем более я один. Здесь, братец, герои повыше рангом покоятся — лейб-гвардейцы.

Когда поравнялись с памятником, украшенным металлическими лавровыми и дубовыми ветвями, рельефно-выпуклыми картушами с искусно высеченной в граните эпитафией — славянским плетением словес, полковой командир рассказал о взрыве, устроенном террористом тридцать пять лет назад в Зимнем дворце.

— Государя-Освободителя убить замышлял, а погибли эти финляндцы [288] Финляндцы — солдаты лейб-гвардии Финляндского полка. . Все нижние чины… Между прочим, находятся до сих пор такие, что считают страдальцем за народ самого бомбиста! — Офицер почувствовал порыв ожесточения, но, выдержав паузу, после спросил вполголоса. — А ты, Егор, как думаешь?

Унтер покраснел, видно было, что его задело за живое:

— Чего ж тут думать?! Обижаете, ваше высокоблагородие, право… Убивец, он и есть убивец, а солдатушки-братцы — мученики они за Царя и Отечество… Истинно так! Верой и правдой служили, долг свой справляли «даже до смерти». Я-то и не знал — жертва ить святая! А смутьянов этих мы ж с вами на позициях в расход — помните, небось? Хуже германца они! Дали бы мне того иуду, уж я бы… Когда еще заповедано: «Не прикасайтеся Помазанному Моему!» Чья рука на Царя подымется — рубить, и весь сказ, не рассуждая. Вот я как думаю, Владимир Аскольдыч.

Кадровый полковник, которого Великая война приучила не всегда доверять солдатам, вместо ответа медленно прочитал одиннадцать простых русских имен, значившихся на камне. Не сговариваясь, забыв о сословном различии и о разнице в званиях, однополчане, как умели, осипшими голосами пропели «Вечную память». Потом, точно по наитию, свернули влево первой же тропой. Через несколько шагов Егор приостановился. обрадованно хлопнув себя по коленкам:

— Часовню вижу — ей-Богу! Смотрите!

Полковник, порядком уже уставший от поисков, тоже разглядел видневшиеся вдалеке между кленовых стволов зеленые стены и шатровый свод с куполком. Вскоре совместными усилиями нашли столбик-указатель «Корниловская дорожка», вот только на знакомом месте Владимир Аскольдович не увидел кованого креста, когда-то им заказанного и в его присутствии установленного. Здесь все было совершенно неузнаваемо: живописно расположенные новые скульптурные надгробия, молодые посадки вдоль образовавшейся аллеи, которую посыпал толченым кирпичом благообразный старичок, с виду кладбищенский сторож. «Наконец-то! Этот поможет». Офицер и рта не успел раскрыть, а сторож сам уже семенил навстречу:

— Что вам угодно, господа хорошие? Могилку какую-либо ищете?

— Видите ли, почтеннейший: лет десять назад где-то здесь был поставлен крест в честь воинов, погибших на японском фронте, а теперь что-то не видно его. Я как командир хотел бы знать…

— Не извольте беспокоиться, господин полковник. Цела могила солдатская и у меня, так сказать, на особой примете — мимо прохожу, всегда за упокой помолюсь. Вот она какая — по заслугам и честь воздана, так сказать! — Точно музейный смотритель, старик почтительно указал на скульптурный памятник, выделявшийся среди прочих особой выразительностью. Само основание надгробия осталось прежнее — четырехгранная тумба серого камня, зато теперь оно служило постаментом для пластической композиции из металла: в жестокой боевой схватке сплелись воедино два человеческих тела. Они намертво вцепились, точно вросли друг в друга, — один крупный и крепкий бородач, другой худощавый, гибкий, невольно напоминающий хищную ящерицу. Только при внимательном рассмотрении можно было различить характерные детали фигур, военной формы: пудовые кулаки крестьянина-скобаря, скрючившиеся тонкие пальцы самурая, русские погоны с полковой шифровкой да ременную бляху с японским солнцем-хризантемой. Единственной отчетливо, удивительно проникновенно и бережно исполненной деталью скульптуры, ее композиционным и смысловым центром был крупный крест с распятием на широкой груди православного воителя в экспрессивно распахнутом вороте рубахи-гимнастерки. Похожий на вериги подвижников Святой Руси, символ Жизни Вечной оправдывал достаточно смелый, модернистский эксперимент ваятеля.

Сердце защемило у полковника Асанова. Он закрыл глаза и тотчас представил унылую маньчжурскую степь, отчаянную штыковую атаку, в которой его третья рота, обеспечив N-скому полку выход на Фын-Хуан-Чен, погибла полностью. Ротный навсегда запомнил лица своих солдат перед тем, последним боем. Именно в память о солдатском подвиге тогда еще молодой поручик Асанов дал обет поставить на собственные средства крест в столице Империи — и поставил при первой же возможности на этом вот самом кладбище. Новое надгробие было несравнимо с прежним, очень непритязательным. Даже на постаменте, помимо старой надписи, скупо сообщавшей о том, кому посвящен этот скорбный кенотаф [289] Кенотаф — в античной традиции знак (обычно стела), напоминающий об усопшем, символическая могила, не содержащая останков. , появились вызолоченные строки из известного всей России пронзительного вальса [290] «На сопках Маньчжурии». :

Спите, герои Русской земли.

Отчизны своей сыны!

— Я-то решил, здесь крестик простой, а тут натуральное художество — статуя искусная! — изумился ординарец. — Выходит, ваше благородие, вы по скромности не сказали. За то Господь вас наградит всенепременно — не поскупились, такое поминание однополчанам сотворили, на веки вечные…

— Погоди, погоди, Егор… Я сам ничего не понимаю!

Асанов, конечно же, рад был видеть столь чудесное преображение, но даже не мог предположить, откуда взялся настоящий мемориальный памятник, чей это мог быть щедрый дар. Он кликнул сторожа, оставшегося в стороне, спросил, кто же проявил заботу о почти незаметной могиле. Кладбищенский служащий будто только и ждал этого вопроса: