Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

Опять молчали. Опять курили. Курили и молчали.

Чтобы не задохнуться в дыму, попросили Давлета открыть дверь предбанника. Давлет открыл. Потоптался у темного порога и пропал. А они все курили. Курили и молчали.

— Может, послать за бомбистами? — неуверенно проговорил Калинин.

— Чтобы они пошли т у д а вместо нас?

— Нет, конечно… Нет, — смешался Александр. — Я не подумал, извините…

— Ты, Александр, т а м не подумал, — жестко сказал Петр. — Что нужно сделать, раз снаряд не взорвался?

— Расстрелять его из револьвера, — сказал кто-то.

— Верно! — словно вспомнив что-то, воскликнул Калинин.

— Но в помещении темно: ночь!

— Заберись на подоконник и посвети, — вступил в разговор третий.

— Стрелять с подоконника по бомбе? Где ты окажешься после своего выстрела?

— Но ведь приказ выполнять нужно! Сколько раз жизнью рисковали!

— А можно было и иначе: плеснуть на пол керосину и поджечь. От огня бомба сработала бы, как часы.

— Но ведь керосин мы вылили на сарай!

— Еще принести, раз такая оказия вышла!

— Да, да, еще не поздно!.. Разрешите, товарищ Петро? Клянемся: задание совета будет выполнено!

Петр с интересом слушал, но в разговор не вступал. Пусть выговорятся, разберутся, осмыслят свое положение сами. Сегодняшняя неудача — урок для каждого: настоящий боец учится не только на победах, но и на поражениях.

— А можно сделать и так: забраться через окно в дом.

— Т у д а? К н е й?

— …забраться, говорю, в дом, поставить ящик на окно…

— Ты думаешь, ее сейчас можно трогать? Не рванет?

— …поставить на окно, спуститься самому и поджечь шнур с улицы. Отбежать времени вполне хватит. А дом разнесет по бревнышку: бомба-то ого какая, больше пуда!

— Так чего же мы ждем, надо идти!

— Зачем всем-то? Тут хватит и одного!

— Пусть идет тот, кто забыл зажечь шнур в первый раз. Теперь, поди, не забудет!

— Но ведь огонь-то был!..

— Товарищ Петро, товарищ Петро!..

Опять появился Давлет. Протиснулся к Литвинцеву, сунул в руки какой-то провод.

— Что это, Давлет?

— Шнур. Посмотри, командир, сам, был огонь или нет.

— Откуда? — дрогнул голосом Петр.

— От бомбы. Я быстро сбегал. Пока вы говорили, я обернулся.

— Кто разрешил? — вспыхнул Петр. — Кто разрешил, спрашиваю!

Давлет приложил обе руки к груди.

— Никто, товарищ Петро. Очень хотелось узнать правду. А спроситься забыл. Так задумался, что забыл…

— Ну, братишки, — не выдержал Литвинцев, — так мы много не навоюем. Придется разбор всей сегодняшней операции перенести на совет. Пусть там решат, что с нами делать, доверять ли нам оружие дальше.

Всякие разговоры мгновенно смолкли. Опять наступила тишина. Первым ее нарушил он сам.

— Шнур действительно не был подожжен. Можете убедиться сами.

Шнур пошел по рукам. Все опять оживились.

— А теперь, герой, доложи, как ты его раздобыл. Это тоже необходимо. Особенно тем, кто при одном виде бомбы теряет голову.

Давлет виновато поднялся, для чего-то стащил с головы шапку, откашлялся.

— Ну-ну, — подстегнул его Петр. — Там ты был смелее. Рассказывай.

— А что рассказывать, товарищ Петро? — пожал плечами Давлет. — Подхожу к дому… так, будто мимо иду. Возле дома — мужики… Слышу, смеются: кто-то за что-то полиции окна выбил. Останавливаюсь, будто и мне интересно. Заглядываю в дом и нарочно роняю туда шапку. «Вот теперь и лезь!» — хохочут мужики. Чего хохочут, не понимаю. Однако лезу, мне это как раз и нужно. Залезаю, нашариваю в темноте шапку. Там же и бомба. Шнур цел. Что делать? Запалить — людей побью. Без приказа не решился. А шнур обрезал: интересно же правду узнать…

— Эх, Андрюха!.. — послышался глухой стон Калинина. — Что же ты натворил, окаянная твоя голова? Судите нас, товарищи! Виноваты мы. Судите!

Литвинцев почувствовал — пришло время подводить итог, все ждут его решения. И он поднялся.

— Боец революции Давлет! За проявленную инициативу и смелость объявляю тебе свою командирскую благодарность. А за самовольство и игнорирование приказа — десять суток домашнего ареста!

Слова его звучали негромко и скорее деловито, чем строго. Однако воздействие их было огромно.

— Боец революции Калинин! За проявленную при выполнении боевого задания халатность, за невыполнение приказа командира объявляю тебе десять дней домашнего ареста и порицание товарищей по оружию.

— Боец революции Кочетков! За проявленную при выполнении боевого задания трусость именем совета объявляю тебе, что отныне ты исключаешься из второй дружины и переводишься в третью. Оружие сдай. Какое наказание совет вынесет мне, вашему командиру, я сообщу вам при первой же возможности. На этом все. Можно расходиться.

Полковник Яковлев больше не угрожал своему помощнику разжалованием, однако ни в чем, как и прежде, спуска не давал.

— …В городе появилась тайная типография большевиков. Теперь, после ограбления частных типографий Гирбасова и Соловьева, они печатают не только прокламации, но и свою газету! Куда вы смотрите, ротмистр Леонтьев?..

— …Произвести столько арестов и упустить главарей! Где Николай Накоряков, Иван Кадомцев, Владимир Алексеев, Григорий Миславский? Где вожак симских бунтовщиков Гузаков? О чем вы думаете у себя в кабинете, ротмистр Леонтьев?..

— …Вчера в полицейском помещении первой части города помощник пристава Разжигаев обнаружил ящик, наполненный гремучим студнем и пироксилином. Что это за ящик? Бомба? Где ее сделали, кто?.. На что вы надеетесь, ротмистр Леонтьев?..

Ротмистр Леонтьев слушал, кусал губы и работал. Типография — это, конечно, серьезное дело. Но революционеры неплохо научились прятать свою «технику», и так запросто, одним наскоком ее не возьмешь. Нужно начинать с людей. Среди арестованных есть люди, которые по своему положению в подполье могли быть близкими к комитету или типографии. Но они молчат. И улик на этот счет — никаких.

Он перерыл все, что имелось в его делах о возможных руководителях уфимского подполья, и остановился на письме, поступившем несколько месяцев назад из Казанского губернского жандармского управления. Касалось оно все того же Накорякова:

«…сын станового пристава Николай Никандров Н а к о р я к о в подлежит аресту по ликвидации местных революционных организаций. В случае обнаружения последнего — обыщите, арестуйте по охране и телеграфируйте мне. Приметы его следующие: маленького роста, плотного телосложения, блондин, волосы на голове светлые, слегка вьющиеся, цвет лица розовый, немного подслеповат…»

— «Немного подслеповат…» — задумчиво повторил Леонтьев, — стало быть, в очках…»

Он мысленно провел перед собой всех арестованных в последние недели. Были среди них и люди в очках. Были и блондины, и розовощекие юнцы, и низкорослые крепыши. Не было лишь человека, который бы один обладал всеми этими приметами сразу.