Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

Сейчас, когда их развели по разным камерам, у него появилась возможность собраться с мыслями. Прежде всего хорошо то, что они не в одиночках. О чем это говорит? Во-первых, о том, что за серьезных преступников их не принимают, и, во-вторых, что полиция пока даже не подозревает, что в руках у нее оказалась целая группа боевиков, расправа с которыми обычно бывает короткой и жестокой.

Еще там, во дворе безсчетновских домов, спешно выпроваживая участников, собрания и предвидя дальнейшее развитие событий, он изъял у боевиков их револьверы. Теперь, взятые без улик, и, главное, без оружия, они могут вести себя без особых опасений и требовать освобождения. И он не сомневается, что все они вскоре опять будут на свободе.

И все-таки покоя в душе не было. Он ничего не знал о судьбе комитета, о Накорякове и Скворцове, только что избранных делегатами на пятый съезд партии, о представителе центра, которого в те критические минуты он поручил заботам Давлета. А Варя? Что с ней стало потом? Где она сейчас?..

В полицейском управлении их группу продержали довольно долго. В группе было десять человек — семь мужчин и три женщины. Женщины оказались не из пугливых, держались смело и независимо, делая вид, что никого тут не знают. В общем-то так оно и было: боевиков в партийной организации знали немногие, да и сам он знал из них только одну — члена комитета учительницу Лидию Ивановну Бойкову.

Из того, что при них никого в управление больше не привели, можно было заключить, что остальным удалось-таки благополучно рассыпаться и добраться до своих квартир. Но ведь могут взять и на квартирах. Не сегодня, так завтра, причем по любому другому поводу, — способности уфимских полицейских на такие дела хорошо известны.

Оставалось ждать и надеяться, что все обойдется. Однако ждать в неизвестности трудно вдвойне. Тем более, когда сам ты уже никому ничем не поможешь и — более того — ждешь решения собственной судьбы.

Арест для революционера всегда не ко времени: столько дел задумано, столько не завершено, а тебя вырывают из этой работы, ломают все твои планы, рвут с таким трудом налаженные связи, зачастую известные только тебе одному Кто заменит тебя на свободе и продолжит твое дело? Сколько времени потребуется, чтобы найти и вновь связать оборванные полицией нити? Как пойдут дела у других — без тебя, без твоих знаний и опыта, без всего того, что осталось у тебя в душе?

Этот арест для Петра был слишком неожидан. Накануне он только вернулся с заводов, ничего не успел предпринять, а тут — собрание, нужны боевики для охраны. Боевиков он привел, наладил наблюдение, но произошло что-то непредвиденное, появилась полиция… Конечно, место для такого многолюдного хора товарищи выбрали, не подумав. Если бы тот же Назар или Черепанов посоветовались с ним, он бы устроил все иначе. Однако когда дело задумывалось, в Уфе его не было, а потом, должно быть, откладывать уже было нельзя. И все-таки поторопились товарищи, забыли об осторожности, о том, что это уже не девятьсот пятый год.

Вспоминая о поездке по уральским заводам, он еще больше досадовал на свой нелепый арест. Что будет с экспроприациями, которые они подготовили с Артамоновым и другими уральцами? Особенно в Сатке. Артамонов, конечно, будет ждать, как и условились, но кто сообщит ему об его аресте и передаст приказ действовать самостоятельно? Остается надеяться, что к марту он все-таки выйдет на свободу. Без вины больше месяца в тюрьмах, говорят, не держат. Значит должны выпустить и его…

Уснул он под утро с теплыми и светлыми мыслями о Варе. Потом она пришла в его сон, маленькая, хрупкая, с прекрасным детским лицом и удивительными смеющимися глазами. Вокруг был глубокий белый снег. Он нес ее по этому снегу на руках — мимо каких-то строений, людей, деревьев, по залитому солнцем белому полю, которому не виделось ни края, ни конца.

Через несколько дней Литвинцева повезли на допрос. Допрашивавший его жандармский ротмистр показался ему довольно скучным и примитивным типом, и он еще больше утвердился в мысли, что долго держать его здесь не будут.

Однако после этого допроса о нем словно забыли. День следовал за днем, неделя за неделей — никаких перемен. Вот уже и февраль на исходе, а с освобождением господа жандармы не спешат Чего-чего, а этого от них он совсем не ожидал!

Кончился февраль.

Первые дни марта прошли в какой-то сплошной нервной лихорадке. Артамонов, конечно, ждет. У него все готово к эксу. Как передать ему, чтобы действовал самостоятельно? Через товарищей, которые могут выйти на волю? Но все они разбросаны по разным камерам и ничего друг о друге не знают. Может, их уже и выпустили? Или держат, как и его? У Трясоногова при обыске в кармане нашли пулю от револьвера Теперь это может ему повредить, хоть он и утверждал, что нашел ее на улице и поднял лишь, для того, чтобы сделать грузила для удочек. В таких случаях жандармы становятся очень недоверчивыми. Но ведь в его, Литвинцева, карманах ничего не нашли! И этот ротмистр Леонтьев, кажется, вполне поверил, что во дворе Безсчетнова он оказался случайно. Отчего же тогда его держат?

Однокамерники Литвинцева жили какой-то своей неприметной жизнью — беседовали, играли в карты, чинили одежду, ссорились, даже ходили в церковь, ему же, так и не вошедшему в их круг, все это было чуждо, — он жил другим.

Однажды сосед по нарам, высокий, сутуловатый человек чиновного вида, сочувственно спросил:

— Что мучает вас, сотоварищ? Смотрю, даже по ночам не спите. Отчего?

Он не нашелся, что ответить, лишь неопределенно пожал плечами.

— Зря вы так терзаетесь, юноша. Лучше бы попросили книг или пошли с нами в церковь. Зачем лишать себя этих невинных удовольствий? В наших условиях неразумно пренебрегать даже этим.

— Не до книг мне сейчас. А церковь — это та же полиция, только духовная: вместо полицейской «селедки» — крест!

— Ну и пусть. А вы все-таки ходите.

— Зачем?

— Ну, хотя бы для разнообразия. Впрочем, там и друзей можно встретить, если они в этом же замке, и новостями разжиться… Неужели вас ничто не интересует?

Литвинцева это заинтриговало.

— Скажите, а как вы добились этого права?

— Возможности слушать службы? Слава богу, в российских тюрьмах этим правом может пользоваться любой. Стоит лишь заявить по начальству.

Разговор их прервал зычный голос надзирателя:

— Петр Литвинцев, одеваться — в контору!

Он давно привык к своему новому имени, но сейчас, задумавшись, малость замешкался.

— Литвинцев, кому говорят! — повторил надзиратель. — А ну, марш за мной! Сколько ждать?

«Ну, вот и вспомнили, — заликовало все внутри. — Если нынче выпустят, послезавтра буду уже у Артамонова, а там…»