Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода

С обычной своей бесцеремонностью Виктор уже некоторое время читал газету через плечо приличного вида старика в крахмальном воротничке и с седеющими усами.

— Эй, Морис, Ритон, знаете, что пишут в газете?

Опершись о Виктора, парни наклонились над номером

«Орор»:

НОВЫЙ СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ УДАР ВОЙСК ГЕНЕРАЛА НАВАРА ПО КРАСНЫМ ВЬЕТНАМСКИМ ЧАСТЯМ НЕСКОЛЬКО ТЫСЯЧ ПАРАШЮТИСТОВ ЗАХВАТИЛИ ДЬЕН — БЬЕН — ФУ В ОБЛАСТИ ТАЙ В 229 КИЛОМЕТРАХ ОТ ХАНОЯ

Человек, державший газету, повернулся всем корпусом, словно опасаясь, что с ним сыграют злую шутку. Сердито взглянул на троих парней и вновь принялся за чтение, пробормотав что‑то невнятное вроде «и что это только за молодежь пошла… в наши дни».

Ритон заметил как бы про себя:

— Вот старый чурбан!

Усы вздрогнули.

— Послушайте, молодой человек, я участвовал в войне, в мировой войне!

— Нашел тоже чем хвастаться! — возразил тем же тоном Ритон, даже не взглянув на старика.

— Я участвовал в войне, сопляк ты этакий, в мировой войне!

Он все повышал голос, взывая к сочувствию пассажиров.

' — Да, я воевал в 1914 году!

— И так скверно воевали, что через двадцать лет все пришлось начать сначала, — отпарировал тем же тоном Ритон и прибавил, тоже стараясь расположить к себе пассажиров:

— Осточертели они со своей войной! Только и знают, что тычут ею в нос!

Пассажиры были по — прежнему сонно — равнодушны. Лишь кое — где за развернутой газетой мелькнула улыбка, послышалось неодобрительное бормотание. Жако сказал Милу:

— Ритона обижают. Пошли на подмогу?

— Не стоит, уже приехали.

Пассажиры столпились у дверей вагона. Они приготовились к выходу, занесли ногу вперед, а билет зажали в руке или во рту.

Поезд затормозил так резко, что у людей даже зубы лязгнули, и тут же остановился. Все двери вагонов открылись одновременно. И в одну секунду на платформе Денфера стало черным — черно от народа. А поезд остался сиротливо стоять на рельсах, похожий на пустую гильзу после выстрела.

— Знаешь, мне дали один адрес, там есть работа! — крикнул Милу.

— Какая? — спросил Жако, взбегая по лестнице.

— По части центрального отопления… Я ничего в этом не смыслю, но говорят, можно легко научиться.

В это хмурое утро улица Бельвиль казалась неумытой. Морис, длинный, узкий в плечах, пробирался навстречу людскому потоку, вливавшемуся в станцию метро. Уличные торговцы ставили свои тележки у самого тротуара. Велосипедисты катили целыми группами, и машины их шуршали по жирному макадаму мостовой. В кино «Бельвиль — Пате» шел фильм «Опасный человек»; афиши обещали в скором времени «Женщину без мужчины» с участием Джины Лоллобриджиды, которая была изображена на огромной рекламе с полуобнаженной грудью. В будни по утрам люди спешат, тол каясь, по узким тротуарам улицы Бельвиль и смотрят на встречных невидящими глазами. Морис нажал коленкой на небольшую прогнившую дверь. Верхняя часть ее из кованого железа была вся изъедена ржавчиной. Дверь вела в коридор, похожий на заброшенную штольню, и дальше, во двор, почти такой же узкий, как этот коридор. Во дворе иод мрачной вывеской с кратким словом «отель» стояло приземистое каменное здание. Над его стеклянной крышей, залатанной кусками толя и картона, торчали железные трубы печек. Слышно было, как пищат новорожденные, кричат дети и бранятся взрослые. Напротив, всего в нескольких шагах, выстроились, словно по команде «смирно», все уборные дома с окошечками в форме сердца. Морис вошел в «отель» и очутился в тесном коридоре; он был весь уставлен рамами, на которые живший в доме скорняк натягивал кожи для просушки. Кто‑то спускался по лестнице с пустым ведром в руках; ступеньки скрипуче охали под его шагами, а расшатанные перила дрожали от нижнего этажа до чердака.

Морис толкнул коленкой левую дверь, на которой была прибита облупленная вывеска «Сапожная мастерская Флерет». Запах кож сменился смешанным запахом мочи, пота и дешевого табака.

Мадам Риполь подняла голову, склоненную над коробками с обувью.

— Здравствуй, Морис. Как дела? Хозяин сказал, что хочет с тобой поговорить. Он скоро вернется.

— Да?.. Догадываюсь, в чем тут дело.

— Ты прав. Мой черед придет, наверно, на будущей неделе.

Казалось просто чудом, что в этой мастерской удалось разместить четырнадцать рабочих и шесть работниц. Стены были деревянные, а потолок стеклянный. Дощатый настил делил помещение на два этажа. Мотористкам и закройщикам, работавшим внизу, приходилось нагибать голову, когда они вставали. Щелкал плохо натянутый приводной ремень.

Морис направился к вешалке. Снял плащ, куртку, брюки. Надел комбинезон и узкую рубашку, в которой он казался болезненно худым. Работа в мастерской не очень грязная, но легко испачкаться, когда проходишь мимо столов, где наклеивают ярлыки. На улице Морис всегда был одет с иголочки. Тщательно вычищенный и отутюженный костюм казался совсем новым, а рубашки были всегда чистенькие, свежевыглаженные, с крахмальным воротничком. Мать стара тельно чинила каждую дырочку, разглаживала на одежде каждую морщинку.

Морис принялся было за подошву для «балетки», но тут вошел хозяин и жестом пригласил его к себе, в застекленный чулан, служивший ему кабинетом.

Когда Морис возвратился, мадам Риполь шепотом спросила его:

— Уволили?

— Да.

— Надолго?

— Не знаю. Он сказал только, что в делах застой.

— В прошлом году это длилось четыре месяца.

— Он сказал, что теперь положение много хуже… В прошлом году меня уволили четвертого декабря. В этом году он взялся за меня раньше.

Мадам Риполь вздохнула.

— В прошлом году это началось в декабре, затем январь, февраль, март…

— Словом, мертвый сезон продолжался всю зиму, — заключил Морис.

Добравшись до своего стола, Морис положил руку на стопку подошв к «балеткам»: он никак не мог приняться за работу. «Балетки» — кожаные дамские тапочки без всякой отделки. Они удобные, мягкие, плотно облегают ногу и придают ей естественность и милую простоту. Надевая «балетки», девушки приобретают пленительную легкость походки.

Морис опустил веки. Под ресницами появилась блестящая каемка, словно кто‑то слишком густо намазал их клеем. Он открыл глаза и судорожно глотнул слюну. Слева на столе лежали подметки, напротив — заготовки, справа — уже готовые «балетки». Мастерская расплывалась у него перед глазами. Он несколько раз поднял и опустил веки — так работает «дворник» на ветровом стекле. С трудом протянул руку, взял из стопки подошву и только тогда заметил, что другой рукой машинально гладит уже готовую «балетку».

Хозяин вышел из своей стеклянной клетки.

— На минутку, Лампен.