Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода

Кладовщик велел выстроить машины для разгрузки; он ходил вокруг, прихрамывая, и постукивал палкой по их бортам и шинам, словно перед ним были не грузовики, а скот.

— Сюда, сюда с арматурой! С песком становитесь вон туда, подальше! Подальше, говорят вам! Сгружайте полегоньку… сейчас не время разбазаривать строительные материалы, черт возьми!

Баро сказал Ла Сурсу:

— Надо будет собрать шоферов и объяснить им положение, пусть расскажут об этом у себя в гараже.

— Все материалы привезли?

— Да, я пересчитал грузовики. Всё здесь.

— Ладно. Тогда, пожалуй, можно начать… Я сбегаю за шоферами. На, возьми ключ.

Ла Суре вышел из столовой. Баро открыл ключом стенной шкаф, вытащил оттуда четыре литра красного вина и стаканы, поставил все это на стол, помешал в печке и подбросил в нее топлива.

Длинный Шарбен подошел к Жако.

— Послушай‑ка, — сказал он, — мне пришла в голову неплохая мыслишка… Что, если мы все будем приезжать на работу на велосипедах, ведь так мы сэкономим деньги, которые тратим на проезд. Ясное дело, сейчас не слишком‑то жарко, чтобы раскатывать по дорогам на велосипеде, но до стройки не так уж далеко, и стоит нам отправиться всей компанией… Те, у кого нет машины, возьмут ее у знакомых. А кроме того, мы сможем и здесь помочь, съездить, например, куда‑нибудь по — быстрому. Мы будем вроде как моторизованы.

Жако подумал с минуту и заявил:.

— Идет, по рукам!

* * *

Пятнадцатый этаж господствует над равниной. Он царит над пригородом, поглощающим избыток населения Парижа.

Густая сеть шоссейных и железных дорог опутала дома и поля. Вначале все внизу кажется застывшим, неподвижным, но когда глаз привыкает смотреть с высоты, все сразу оживает. Различаешь грузовики, возвращающиеся с Центрального рынка: они бегут по дороге на Орлеан, по дороге на Шартр и дальше на Круа‑де — Берни и на Версальское шоссе. Гигантский город разрастается и за пределы Орлеанских, Ванвских и Версальских ворот, но дома постепенно редеют, исчезают, уступая натиску обработанных земель. От Монружа, Малакова, Аркёйя, Кашана, Банье и до Бур — ла — Рена здания идут сомкнутыми рядами. Однако в Со и Круа‑де — Берни, во Френ и Антони луга, сады, поля, скверы и рощи одерживают над ними верх, и дальше уже тянутся отдаленные пригороды, где дома в поселках не лепятся тесно друг к другу, а затерялись, как островки среди полей, или соединены усаженной деревьями дорогой, по краям которой торчат похожие на вехи жалкие хибарки. Запутанная сеть рельсов, газовых и водопроводных труб, электрических проводов и телефонных кабелей, скрытая в городе благодаря целой системе подземных ходов, лежит здесь у всех на виду. Кажется, что Париж закинул эту сеть, чтобы удержать дома ближних и дальних предместий, разбегающиеся от него врассыпную. Муравьиная суета столицы заражает и предместья вплоть до самых отдаленных окраин. Огромные грузовики важно ползут с Центрального рынка, увлекая за собой рой мелких машин.

Пятнадцатый этаж господствует над равниной, поглощающей избыток населения Парижа.

Отсюда все видно как на ладони: свекловичные поля, пашни, сады, цветочные плантации, оранжереи и владения богатых садоводов Антони, Кашана, Бур — ла — Рена; Верьерский лес с крошечным озером, которое уже не скрывают обнаженные ветви деревьев; холмы Жуи — ан — Жоза и Бьевра, сплошь усыпанные виллами; долина Иветты с каймой тополей и телеграфных столбов; возвышенность Вилебон, ощетинившаяся антеннами радиостанции; пустыри, строительные площадки, серые, черные, коричневые или выжженные квадраты земли. И всюду длинные корпуса предприятий: зернохранилища Вильморена, литейные заводы Масси, два кирпичных завода, мастерские СФИМ, железнодорожные депо, атомный городок на плато Саклей, белый и просторный, точно египетский храм. Мосты, туннели, радиомачты, газометры, водонапорные башни, виадуки, ветряные мель — ницы. На перекрестках или вдоль дорог мастерские дорожного управления, длинные рвы с проложенными в них трубами, а чуть подальше — леса строек, фундаменты, площадки и насыпи.

Электропоезда несутся по путям. Огромные грузовики останавливаются у шлагбаумов, словно хотят полюбоваться проходящими составами, а небольшие машины, кажется, с трудом могут устоять на месте от нетерпения.

Чашечки изоляторов на столбах похожи на стайки воробьев, которые никак не могут улететь, — электрический ток держит их, точно на привязи.

Миллиарды изготовленных и привинченных болтов, миллиарды вынутых, перевезенных и уложенных кубометров земли, миллиарды строительных камней, миллиарды метров проводов, проволоки, труб, миллиарды колес, миллиарды шатунов, миллиарды поршней, миллиарды ключей, кирок, миллиарды гвоздей, пил, отвесов, миллиарды лопаточек каменщиков, миллиарды часов работы, миллиарды жизней…

Снизу доносится отдаленный гул…

Металл и камень, дерево и источники энергии одухотворены мыслью и волей человека. С этой высоты людей не видно, но их присутствие чувствуется всюду, за каждым бугорком земли. Люди, тысячи людей мыслят и трудятся. Тяжелые транспортные самолеты поднимаются с аэродрома Орли и проносятся над пятнадцатым этажом, выставляя напоказ свое белое брюхо. Маленькие самолетики взлетают, жужжа, как осы, с аэродрома Вилакублей и исчезают в небе.

Пятнадцатый этаж господствует над равниной. Тысячи людей копошатся на равнине, согнув спины, опустив головы. Но достаточно одного слова — и они встанут, разогнут свои спины. Достаточно одного слова — и они выпрямятся во весь рост, головой касаясь облаков, а их страшные руки, так много потрудившиеся над деревом, камнем, металлом, газом, электричеством, их тяжелые и ловкие руки повиснут вдоль туловища, эти руки, все умеющие делать, руки, в которые въелись металлические опилки и цемент, эти вздрагивающие руки, пустые и ненасытные.

— У меня голова кружится… — прошептал Жако, отводя взгляд от раскинувшейся внизу панорамы и устремляя его на арматуру железобетонного перекрытия.

Длинный Шарбен встал. Он машинально провел ладонями по коленям, чтобы стряхнуть с них цемент.

— Что ж тут удивительного! Вот когда начинаешь с фун дамента, подвала, первого этажа и поднимаешься, растешь вместе с домом, тогда — дело другое. Привыкаешь помаленьку к высоте, и голова у тебя не кружится.

Жако смотрел на Шарбена, словно не понимая, о чем тот говорит, затем перевел взгляд на равнину, и глаза его широко раскрылись от восхищения.

— Нет… Шарбен, голова у меня кружится не от высоты!

— Здорово, верно?

— Вот это да! — выдохнул Жако.

Он обтер руки о широкие карманы своего холщового комбинезона, затем полез в них и вытащил курительную бумагу и пачку табака. Ему пришлось подышать на пальцы, чтобы отогреть их, а то никак не удавалось свернуть сигарету. Он передал табак и бумагу Шарбену, подождал, пока тот свернет себе сигарету, и лишь тогда вытащил зажигалку. Ветер тут же задул огонек и не давал зажечь нового. Жако и Шарбен прижались лбами друг к другу и загородились руками. Потом они согнулись, ссутулились, встали на колени и даже легли на пол. Наконец, после нескольких неудачных попыток, им удалось зажечь сигареты. Сидя на корточках, оба дружно затянулись и вскоре вновь принялись за работу.