Сергей Семенов - Степь ковыльная

— Ну что ж, армяне твои сейчас уже прижились тут неплохо, — благодушно отозвался Верзилин. — На десять лет освобождены от всех податей. Занимаются торговлей, ремеслами, фруктовые сады посадили, шелководство ввели здесь впервые. Имеют в Полуденке, теперешней Нахичевани, свой магистрат, лавки, гостиный двор построили. Воздвигли много жилых каменных домиков, обмазанных глиной и крытых черепицей, иногда даже железом.

— То хорошо, — обрадованно сказал Суворов. — Край этот еще дикий, много труда надобно вложить, чтоб людям жилось лучше. А край богат, изобилен. Недаром иностранцев стал манить к себе.

И, понизив голос, хотя дверь кабинета была закрыта, Суворов неожиданно спросил:

— А что ты знаешь, Владимир Петрович, об английской фирме в Таганроге «Сидней, Джемс и компания»?

Верзилин растерянно взмахнул руками:

— Да что ты, Александр Васильевич! Откуда ж мне ведать про то? Фирма сия утверждена с высочайшего соизволения, коммерцией занимается, большие обороты делает — вот и все, что знаемо мной. В Таганроге я не бываю, все некогда, к тому ж там свой комендант — полковник Лоскутов.

— Лоскутов тот — он как лоскут по ветру треплется — известен мне, — резко перебил Суворов. — А тебе про все, слышишь, про все, знать надлежит! Ведь ты комендант сильной крепости, новая же война с Турцией, поверь, не за го-ра-ми, — постучал он, согнув пальцы, по столу. — А исподтишка кто ее на нас натравливает? Англия да Франция. Особливо Англия… То твердо помнить надо.

Верзилин хлопнул ладонью себя по лбу и сказал:

— А впрочем, кое-что знаю. Вот послушай… — И он тихо промолвил несколько слов Суворову, а потом добавил устало: — У меня и без того хлопот полон рот. Один пресловутый Дементий Иванов — он же Пугачев — сколь много беспокойства мне доставляет!

— А что ты так его трепещешь? — усмехнулся Суворов. — Хоть и брат он Пугачу, но ведь ни в чем плохом не был замечен.

— Да что ты, батюшка Александр Васильевич? Острый у тебя ум, а того не постигаешь, что гольтепа казачья немалые чаяния на того Дементия возлагает. По секретному приказу государыни постановлено мне в прямую обязанность следить со всем старанием за казаками и, если потребуется, силой оружия пресекать мятежи и своевольства. Ведь не токмо против турок, но и для устрашения казаков построена крепость Димитрия Ростовского… Позавчера майор Ревякин, коего посылал я за фуражом в станицу Есауловскую, донес, что среди тамошних казаков большое волнение имеется: слухи кто-то распускает, что всех их будут зачислять в солдаты. И вот Ревякин пишет в своем рапорте… — Верзилин вынул из ящика стола бумагу и стал читать: — «Я не знаю, как далее при сих обстоятельствах проявят свои нравы казаки станицы, но имею довольно причин об них сумневаться по их всегдашней привязанности к прежним обычаям и суевериям, а потому более полагаю, что генерально на всех их положиться нельзя и что часть из них присоединится к возможным волнениям».

Комендант собрал кипу бумаг, лежащую на столе, и пожаловался:

— Ты только взгляни, Александр Васильевич, сколь много бумажной дряни, из-за коей я прямо-таки гибну… Я здесь лишь по званию комендант, а на деле скорее чин гражданский. Вот от меня из столицы требуют, — стал читать Верзилин, — «чтобы жители города, при крепости Димитрия Ростовского возникшего, никоим образом не занимались сельским хозяйством, но через приличные способы приводимы были к умножению ремесел и торговли и чтобы время от времени оные возрастали, через что коммерция и доходы государственные умножаться могут». А насчет питейного дела, — даже этим заставляют меня заниматься, — предписывают мне: «Не чинить никаких препятствий откупщику в том, сколько где открыть хочет кабаков, и ничего того, что указанной пользе его принадлежит, не задерживать, но всякое ему, в силу заключенного контракта, оказывать удовольствие». И вот таких бумаг каждый день — десятки, — тяжко вздохнул Верзилин.

— Тут уж ничем помочь не могу тебе… Вижу, захлестывает тебя бурное море волн бумажных, — потрепал Суворов дружески его по плечу. — Пойду к себе, отдохну немного…

Вечером Суворов сидел в своей комнате перед жарко натопленной печкой и говорил Позднееву:

— Ну что ж, Анатолий, доведется, наверное, отдыхать нам всю эту зиму здесь, в Ростове. Просил я Потемкина о другом каком-нибудь назначении по службе строевой, но ответил он, чтоб до весны оставался я тут и отсюда командовал Кубанским корпусом. А что потом станется, кто знает? То ли дадут назначение в дальние гарнизоны и река забвения унесет меня, то ли еще послужу для славы матушки России…

И, глядя на сгорающие в печке поленья, Суворов произнес нараспев, немного приподнятым тоном:

Как хорошо сложил это маститый пиита Державин! Правда, мудро сказано, Анатолий?

Позднеев молча кивнул головой.

— А знаешь, — добавил Суворов с застенчивой усмешкой, — я и сам пробовал в молодости сочинять стихи. Сумарокова себе за образец брал, да что-то не выходили они у меня. Прочитаю, вижу — нет, не то, точно медведь пляшет на листе громыхающем железа, ну, я и порву меленько написанное…

Позднеев с любовью смотрел на продолговатое, в глубоких морщинах, лицо Александра Васильевича, с высоко поднятыми дугами тонких бровей, со складками в уголках насмешливого рта. Это лицо оживлялось большими голубоватыми глазами, полными молодого задора, а теперь задумчивыми, подернутыми дымкой печали. Был он сейчас какой-то совсем домашний, непохожий на боевого генерала — грозу врагов России. Знал Анатолий Михайлович, сколь много при царском дворе завистников и врагов у Суворова из-за прямоты его и едких насмешек над придворными трутнями…

— А что ведомо тебе о крепости Димитрия Ростовского? — спросил неожиданно, как часто он это делал, Суворов.

Помня, как не любит Александр Васильевич «немогузнайства», Позднеев поспешил ответить то немногое, что он успел узнать:

— Крепость заложена в тысяча семьсот шестьдесят первом году и выстроена за два года военным инженером Александром Ивановичем Ригельманом. Это сильнейшая фортеция звездообразной формы, о девяти углах. Имеет девять редутов и еще два на крутых склонах к Дону и Темернику, два полубастиона и один редут — Богатяновский. Гарнизон — четыре полка: Павловский, Тамбовский, Козловский, Коротоякский — 4870 солдат и офицеров, да еще конный Азовский казачий полк — 465 сабель, инженерная команда — 381 человек…

— Довольно. Вижу, что знаешь, — сказал ласково Суворов. — Офицер должен всегда все ведать…

И опять — совсем неожиданно, зорко взглянув на Позднеева: