Сергей Семенов - Степь ковыльная

Был сильный мороз. Лицо Денисова и головы его спутников были так укутаны в башлыки, что виднелись лишь одни глаза.

Вдобавок уже стемнело, шел мелкий снежок. И наконец Корытин вышел из кабака, пошатываясь. Все, казалось бы, ладно, но кони, кони! Хорошо еще, что это были не белоснежные арабские, взятые в Измаиле, — их Денисов и Костин променяли у крымских татар, возвращаясь на Дон после турецкой войны (опасались они, что не перенесут «арабы» довольно суровой, а главное — изменчивой донской зимы). Но и эти, выменянные у татар, чудесные кони были приметными, бросающимися в глаза: светлосерый, тонконогий алазанский жеребец Ветер у Денисова и золотистый Карабах Казбек у Костина. Недаром же Колька Корытин хотя и пьян был, все же озадаченно всматривался. Наверное, узнал! Да и как не узнать, когда слава о тех конях гремела по всей станице?

Колебался Денисов: на них ли отправляться в этот опасный путь? Только в родной станице знали этих коней — в другие местности Павел и Сергунька ездили на сменных лошадях. Не брали они красавцев с собой и на Кубань. Поэтому и думал Павел: «В Черкасске никто не знает Карабаха и алазана. Приедем вечером, проведем там лишь одну ночь, раненько утром, еще затемно, выедем обратно. И притом — вдруг погоня? На этих-то скакунах всегда умчимся».

Когда отъехали от кабака десятка на два шагов, Сергунька спросил тихо:

— Поскачем?

— Что ты? — строго ответил Павел. — Тогда Колька совсем уверится. — И только завернув на другую улицу, они поехали все быстрей и быстрей, чтобы Корытин, если вздумает бежать за ними, не смог догнать.

Когда, миновав несколько улиц, они придержали коней, Павел сказал с надеждой:

— Может, и не признал нас Колька? Уж больно шатался он, выйдя из кабака, да и темно…

— Эх, Павел Иванович, зряшное гутарите! — угрюмо откликнулся Федор. — Каким бы гадом ни был Корытин, а все же казак он. А разве статочное то дело, чтобы казак — пусть он мертвецки пьян и во тьме кромешной находился — не отличил, не заприметил таких коней? Нет, теперь надоть особливо начеку быть.

Остановились в Черкасске у старой подруги Меланьки Карповны, одинокой вдовы казачьей Домны Ивановны Патрикеевой, строгой и неразговорчивой старухи. Была она издавна привязана к Тихону Карповичу и Меланье Карповне, нередко помогавшим ей в нужде. К тому же внук ее Вася служил в турецкую войну в одном полку с Денисовым и Костиным, дружили они крепко и в мыслях своих согласны были. Со дня на день ожидала Домна Ивановна прибытия в Черкасск в месячный отпуск своего Васи из полка, расквартированного на севере Таврии. Об этом знал Павел и очень огорчился, услышав, что Вася еще не прибыл — с ним он намеревался переслать в казачьи полки в Таврии воззвания есауловской временной комиссии.

Несколько целей было у Денисова, когда он выехал вместе с Сергунькой и Федором в Черкасск. Отправить через Васю воззвания — это не главное. Самое важное было оповестить здесь вожаков заговора, что есауловская комиссия назначила начало наступления на первое марта. К этому времени заговорщики, воспользовавшись выводом войск в направлении Есауловской станицы, должны были ударить с тыла, захватив атаманский дом, арестовать Иловайского и его войсковую старшину.

А другой важной целью было постараться разузнать, что делается во вражеском лагере, когда намечается поход на Есауловскую — слухи ходили, что в начале марта, — и сколь много войск примут участие в том походе. А чтобы разведать это, имел некоторые надежды Денисов на Настеньку. Месяца два назад для связи с Черкасскими заговорщиками пробрался Сергунька пешим в Черкасск, оставив коня в станице Аксайской, виделся с Настенькой, и та сказала ему, что, по поручению матери, Пелагеи Ивановны, часто бывает она по вечерам на соседней с атаманским домом улице, у Домны Ивановны.

— Вас, бабушка, никто по вечерам не навещает? — громко спросил Павел Домну Ивановну: была она глуховата.

Старуха пожевала беззубым ртом, промолвила:

— Сегодня утречком прибегала Настенька, принесла мне, бедолаге, съестного. Сказывала, что, может, завтра вечерком зайдет.

Увидев, как опечалился Сергунька, Павел подошел к нему и проговорил тихо:

— Я с Федором пойду к Дерябину. А ты смотри, ни шагу отсюда! Около дома атамана, наверное, шпыни бродят…

Вернувшись через полчаса в хату, Денисов с досадой сказал Сергуньке:

— Опять не повезло… Жена Дерябина сказывала, что с утра еще уехал он на хутор Вершинин — там есть надежные казаки и оружие припрятано. А вернется только завтра к вечеру. Ну, что будем делать?

— Ждать его надобно, — угрюмо ответил вошедший в комнату Федор. — У него все нити восстания, что здесь готовится. Правда, можно было повидаться еще с Туркиным. Он — правая рука Дерябина, словно бы есаул при нем. Да вот беда: конные дозоры по всему городу шныряют, выпытывают, кто, куда и зачем в вечернюю пору идет. А Туркин-то на другом конце города живет. Нет, надобно осторожность иметь.

— Осторожность — родная сестра храбрости, — напомнил Сергунька слова Суворова.

— Ты зубы-то зря не скаль. — нахмурился Павел. — Суворов говорил и о другом еще: «Не о себе надо беспокоиться, а о судьбе дела общего, нам порученного». Чего доброго, можем мы все дело наше завалить… Давайте поснедаем немного, что с собой привезли, хозяюшку угостим да и спать завалимся. И то ведь прошлую ночь почти глаз не сомкнули… Завтрашний денек здесь перебудем, никуда не уходя, а вечером опять к Дерябину заявимся. Думаю, что застанем.

— У него слово николи с делом не расходится, — подтвердил Федор. — Раз сказал, что к вечеру возвернется, значит, так и станется. — И сразу же лицо его помрачнело: — Ох, и до чего рожа поганая у того пьянчуги, что почти что насупротив хаты Дерябина сейчас встретили мы!..

— А кто он? — поинтересовался Сергунька.

— Шут его знает, шапку в руках держит, патлатый такой, лицо опухшее, синяк во всю щеку. Орет сиплым голосом: «Век наш недолгий, так выпьем поболе!» А потом доковылял до нас и в кабак звал, угостить обещал.

— Да, встреча… ненужная, — сошлись на переносице густые брови Павла. — А впрочем, был он подлинно пьян, разило от него сивухой за несколько шагов.

На другой день вечером Павел и Федор опять поехали к Дерябину. Сергунька долго сидел на скамье в хате, нетерпеливо прислушивался к шагам прохожих. Вот уже Домна Ивановна, зевнув и перекрестив рот, печально сказала:

— Нет, не придет, видно, сегодня Настя… Пора мне и на боковую.

Завывал на все лады ветер в трубе: то жалобным тоненьким голоском, то зло и властно. В печке потрескивали кизяки. От них шел сладковатый угарный запах. На столе то меркла, то вновь разгоралась, слабо потрескивая, лучинка, укрепленная в глиняной чашке с водой.