Сергей Семенов - Степь ковыльная

— А ты что стоишь как истукан? Беги в спальню барыни, принеси флакон с нюхательной солью.

Настя опрометью бросилась из кабинета, но, вместо того чтобы бежать в спальню графини, зашла в освещенную лампадкой комнатку, где жила она с матерью, недавно умершей, перекрестилась на почерневший образок в углу, как бы испрашивая материнского благословения. Потом быстро вытащила из сундука мундир, шаровары, шапку, полушубок младшего брата, который находился в Таврии, надела их, распустила косу, схватила ножницы и отрезала волосы. Перевязала косу зеленой ленточкой, сунула в заранее подготовленный узелок с платьем и вышитым матерью полотенцем, в которое была завернута стальная пилка, обвела прощальным взглядом комнату и выбежала во двор, держа в руках зажженный фонарик.

Ее оглушил буран, ослепили тьма и круговерть метели. Проваливаясь в сугробы, спотыкаясь, Настя кинулась к караулке.

Несказанная радость охватила узников, когда они услышали выстрелы и смятенные крики во дворе.

— Ну, теперь, братцы, либо нас освободит Пименов, либо будут держать в доме как заложников. Надо приготовиться!.. Сергунька, когда откроют дверь, спрячься за ней. Если войдут атаманцы, захлопни дверь и — никого отсюда! Понятно? — спросил Павел.

Сергунька, засучивая рукава, пообещал:

— Никого не выпущу!

А Павел обратился к Феде:

— На тебя с твоей силушкой главная надежда наша.

— Да уж я не подведу! — усмехнулся Федор, сжимая огромные кулаки.

Возле караулки раздался гул голосов. Слышно было, как отпирали замок, отбрасывали тяжелый засов. Завизжав заржавленными петлями, открылась дверь, и на пороге показался атаманский ординарец.

— Живо выходи по одному! — грубо крикнул он.

— Никуда не выйдем. Знаем — зарубите нас во дворе, — решительно ответил за всех Павел.

— Да вы что, печки-лавочки, и тут бунтовать будете? — возмутился ординарец, всматриваясь в слабо освещенную караулку. — Пошли, ребята, силком возьмем. А если кто супротивничать будет… — Григорий в сопровождении двух казаков вошел в караулку. Вдруг дверь за ними с шумом захлопнулась. Удивленные атаманцы обернулись, а в это время заключенные набросились на них. Ударив кандалами по лицу ординарца, Федор сшиб его с ног, а другого схватил за кушак и, приподняв над собой, швырнул изо всей силы на пол. Сергунька, напав сзади, повалил атаманца, стоявшего у двери.

Три сабли, столько же пистолетов и кинжалов перешли к арестованным. Руки и ноги пленным перевязали их же поясами. Взяли ключи, оброненные в схватке ординарцем.

Дверь распахнулась, в караулку вбежал красивый кареглазый казачок.

— Настя! — вырвалось у Сергуньки.

Метнув на него радостный взгляд, Настя горячо сказала:

— Возьмите и меня с собой! — и протянула пилку.

Лицо Сергуньки просияло:

— Братцы, кандалы — долой!

— Скорей, скорей! — торопил Денисов, притопывая на месте от нетерпения.

Пока перепиливали кандалы, Настя объясняла ему:

— Середний ключ — от караулки, тот, что поменьше, — от конюшни, там кроме ваших коней стоят атаманские верховые; а самый большой ключ — от ворот. Возьмите мой фонарик…

Заперли караулку, отомкнули замок у ворот и, приоткрыв их, выглянули на улицу. За углом перестрелка еще продолжалась, но уже вяло.

В белой кипени метели, с саблей наголо, на вороной лошади ехал засыпанный снегом всадник. Признав не столько всадника, сколько коня, Дерябин окликнул его:

— Пименов, ты?

Всадник круто повернул, подъехал вплотную.

— Дерябин! — радостно отозвался он. — Ну, слава богу! А я уже хотел отзывать своих от атаманского дома. У меня всего десятка полтора казаков осталось… На тюрьму мы напали, чтобы арестованных освободить. Отбили нас — там в охране не менее трех десятков атаманцев. Лишь Водопьянова случайно выручили. Был я сейчас неподалеку, у сестры Туркина, сказала, застрелился он, когда пришли за ним. Ну, да об этом потом, сейчас мешкать нельзя: того и гляди атаманцы из казармы нагрянут, их там с полсотни. Садись ко мне на коня, а остальные, видно, пеши пойдут.

— Как пеши? В такой буран? Нет, вот что: заезжай-ка во двор, становись около входа в дом и, если кто сунется, стреляй. Мы тем временем лошадей из конюшни выведем.

Так и сделали. Отперев конюшню, при свете Настиного фонаря стали седлать коней.

Увидев своих хозяев, Ветер и Казбек радостно заржали.

Наполнились радостью сердца казаков, когда вскочили они на добрых коней.

— Ну, вот и ладно, — пробурчал неразговорчивый Дерябин, — и конны, и оружны, и жизнь свою пока что сохранили.

Насте отдали лучшего из скакунов Иловайского — каракового жеребца Веселого.

— Это тебе за пилочку твою, — сказал ей ласково Павел. — Без нее плохо пришлось бы нам…

Настя смущенно зарделась, опустила глаза.

Собрав всех своих казаков во двор, Пименов дал приказ выступать.

Вьюга стонала, точно оплакивая участь горстки смельчаков, покинувших свои семьи, идущих навстречу новым опасностям — возможно, гибели. Но пока мрак укрывал их, а снег торопливо заметал следы.

В дороге Пименов рассказал:

— Мы-то, вершининские, сдержали свое клятвенное обещание. Но вот многие из черкасцев пали духом: прознали, какая сила двинута на Есауловскую да стоит в крепости Димитрия Ростовского. И как собирать людей в этакий буран? Положим, он и помог нам: атаманцы растерялись, решили, что нас много. И выстрелов из-за вьюги не расслышала та полусотня атаманская, что в казарме осталась. А все ж, как-никак, провалилось наше восстание в Черкасске. Ныне одна надежда — на Есауловскую. Что-то там творится? Передохнем малость у нас на хуторе, а потом двинемся в ближнюю к Есауловской станицу, Верхне-Чирскую, разузнаем там, как дела обернулись.

На том и порешили.

Зима шла на ущерб. Ветер веял с юга, дышал веской, днем на солнце пригревало, но по ночам примораживало.

Обходя станицы стороной, конный отряд в двадцать сабель под командой Пименова приближался к станице Верхне-Чирской.

На ночь остановились на хуторе, верстах в двадцати от станицы, в просторной хате урядника Маноцкова. Хозяин, худой старик с козлиной бородой, приветливо встретил их.

— Понятно мне, зачем в Верхне-Чирскую пробираетесь. Хоть и «дюжим» казаком считаюсь, но зять моя, Порфирий, — ярый приспешник мятежного есаула Рубцова. Я-то в такие дела не мешаюсь, куда мне, старику немощному… А все же царских властей не похвалю, какого лешего лезут они в наши казачьи дела? К тому ж я старой веры, а духовные власти свирепым гонениям подвергают нас… — И добавил строго: — Только вот что, ребята, уговор лучше денег: не дымите вы бесовским зельем — нам, старого обряда людям, диавольский запах табачный непереносен.