Владислав Глинка - Дорогой чести

Вскоре Семен Степанович прислал вторую верховую лошадь, и Непейцын занялся обучением Феди, без манежа, прямо в седле на полевых проездках. Ученик оказался способным, и пришлось заказать ему синий казакин, смушковую шапку, наборный пояс. Парень был на седьмом небе и, когда Сергей Васильевич брал его с собой в Ступино, не отходил от Моргуна, расспрашивая о разных тонкостях конного дела.

В августе от границ через Луки начали проходить войска. Размещая на постой, городничий одного-двух офицеров приглашал к себе. Горько было слушать их рассказы о недавней кампании. Распоряжения высших начальников в боях на реке Алле и при Фридланде представлялись трусливыми и бестолковыми. Но все говорили о храбрости и стойкости младших офицеров и солдат. Может, так казалось снизу, из рядов? Но ведь налицо был постыдный разгром, и в итоге — объятия государя на глазах всей армии с Наполеоном, которого так недавно величали с церковного амвона антихристом…

Поначалу Непейцын надеялся, что встретит старых товарищей, но оказалось, что мимо шли только части, назначенные на квартиры в Псковскую или Новгородскую губернии. Однако от своих гостей услышал обо всех, кто его интересовал.

Егерский полк, которым командовал Егор Властов — теперь он звался на русский манер, — прошел в Финляндию совсем близко, по дороге Себеж — Остров. О Егоре говорили как о храбрейшем офицере. Той же дорогой во главе гвардейской конной артиллерии проехал Васька Костенецкий. О нем рассказывали прямо чудеса. Особенно часто повторяли, как под Фридландом, увидев, что на одну из батарей наскакали французские латники и рубят канониров, он с трубачом и с двумя ординарцами ринулся на выручку, бился верхом, пока не убили его лошадь, потом пешком, пока не переломился клинок сабли, и наконец — схватив банник, дубовую палку с волосяным ершом на конце, которым чистят канал орудия. Но и банник уже сломался о какого-то француза, когда подоспели наши пехотинцы. За этот подвиг Ваську наградили Георгием, а он подал по начальству рапорт, что просит сделать банники на железных трубках. И будто сам государь начертал на том рапорте: «Железные банники сделать можно, но где сыскать Костенецких?»

В эту войну изюмские гусары Дорохова заслужили серебряные трубы, а командир их — Георгия и Владимира на шею. Они уже отдыхают где-то в Польше. А бригада мушкетерских полков Криштофовича марширует через всю Россию на Дунай, чтобы усилить тамошнюю армию, которая второй год ни с места, может, оттого, что войска мало, или оттого, что новым главнокомандующим туда назначен восьмидесятилетний фельдмаршал князь Прозоровский. А Михельсон в Бухаресте умер, так и не пожив в богатой вотчине под Невелем.

В Луках войскам не было назначено постоянного постоя, но в старых крепостных зданиях, по приказу городничего наскоро отремонтированных, разместился госпиталь на пятьсот раненых и больных. Не многие выздоравливали и спешили за своими полками, гораздо больше умирало. Обходя город, Непейцын ежедневно встречал некрашеные гробы, трясшиеся на телегах к окраинному Коломенскому кладбищу. Помня виденное когда-то в Херсоне, городничий делал что мог, чтобы улучшить пищу выздоравливающих. Обошел богатых купцов, просил отправлять в госпиталь всякое съестное, говорил о том же многим чиновникам и зажиточным мещанам, сам наведывался туда же, чтобы убедиться, как приносимое доходит до тех, кому предназначено.

Однажды, идя по палатам с главным лекарем, Непейцын увидел на грязной подушке совсем юное бескровное лицо — широко раскрытые глаза уставлены в потолок, запекшиеся губы сжаты. А в ногах горестно застыл усатый денщик улан, мявший в руках засаленную фуражную шапку.

Когда переходили в другую постройку, Сергей Васильевич спросил спутника, что с уланским офицером.

— Понос. Скоро конец придет. А жаль, юноша, видать, добрый. Денщик за ним как нянька ходит. Доставили, дурни, поздно, как бричка его сломалась, а то все за полком ехал.

— Неужто ничего сделать нельзя?

— Можно б, наверное, кабы сразу пищу тонкую да уход, чистоту, покой. Но у нас ничего этакого невозможно, сами видите…

— А ежели я к себе домой его возьму?

— Поздно, пожалуй. И кто у вас ходить за ним станет?

— Люди на то сыщутся, ежели научите, что и как делать.

— Я-то скажу. Рейнвейн хороший бы, телятину, желе…

Через два часа больного перенесли в дом городничего, и Ненила взялась лечить его. Она выслушала, что передал со слов штаб-лекаря Сергей Васильевич, посмотрела на свет и отвергла вино, которое купил для больного, и начала с того, что напоила офицера каким-то настоем «с семи трав», потом крепчайшим бульоном, всего один стакан которого выпарила из целой курицы, потом медом с горячей водой. Все понемногу и через каждые два-три часа круглые сутки. На третий день они с денщиком вымыли улана в корыте, одели в чистое белье, и когда Сергей Васильевич зашел к больному, тот сказал:

— Правда, ужасно, господин полковник, от поносу помереть?.. В бою был три раза, в пикетах без счету, и все ничего, а тут брюхо извело совсем… Однополчане меня, конечно, увидеть не чают, и боюсь, как бы матушке не написали…

— Так сами ей скорей пишите, что поправляетесь.

— Пробовал, да рука еще пера не держит.

— Так давайте я под вашу диктовку.

— Вы того про свой дом не напишете, что я диктовать стану.

Через неделю поручик сидел в кресле у окна, а через две, войдя в кабинет в полной форме, уже прощался с Сергеем Васильевичем и говорил взволнованно:

— Благодарю за кров, за заботы, за самую жизнь, но пуще всего за обогрение души моей… Знал я двух городничих — отца своего и его приятеля. Оба были мздоимцы, драчуны, сквернословы — наказание и горе обывателей. Спасибо, что другого мне показали. Слышал сто раз, что в России честным быть нельзя. По вас увидел иное… А сей пакетик, прошу, отдайте Ненилушке, как я уеду…

— Что в нем, Владимир Петрович?

— Образок, материнское благословение. Не бойтесь, на себе я крест, ею же данный, оставил, а сей хочу, чтобы та надела, которая меня ночами, как дитя, выхаживала. Дороже ничего нету, а подарка настоящего купить не на что. На прогоны до полка хватило бы.

— Так возьмите у меня, потом пришлете.

— Не могу-с, матушке слово дал никогда не должать…

В конце августа к городничему пришел тощий человечек в очках с оправой, связанной ниткой. Его, кажись, ни разу не встречал на улице, а может, и не замечал, такой был серенький, в обдерганном сюртучке. А тут, покашляв в кулачок, твердо назвался — учитель Кукин, и сказал, что просит его высокоблагородие заглянуть в уездное училище. Не нарочно-с, а когда мимо пойдете. Но обязательно нужно, раз образование юношества есть государственная необходимость…