Н. Северин - Царский приказ

«Нечего ждать, она не придет», — решил он мысленно и, не дождавшись конца службы, вышел из церкви.

Теперь ему ничего больше не оставалось делать, как идти домой: подьячий, наверно, уж давно ждет его.

Пробило девять часов, но было еще так светло, что наступление ночи не замечалось, и на улицах царили то же оживление и многолюдство, как и четыре часа тому назад. Ни на кого не глядя, весь погруженный в думы, беспорядочными клочками мелькавшими у него в уме, со стесненным печалью и отчаянием сердцем, дошел Максимов до ворот своего жилища и едва успел дотронуться до калитки, чтобы растворить ее, как увидел перед собой красное от волнения и с беспокойно бегающими глазами лицо своего слуги.

— Что случилось? — спросил барин.

— Ничего-с, — переминаясь с ноги на ногу и тревожно оглядываясь по сторонам, ответил Мишка.

— Что же ты как ошпаренный?

— Я ничего-с, — растерянно повторил малый, не трогаясь с места в узком проходе между забором и стеной и загораживая собою путь от ворот в сад.

— Ничего, а сам ни с места… Пусти!

— К вам пришли, сударь, — нерешительно вымолвил Мишка.

— Знаю, был у него, не застал. И давно он здесь?

— Давно-с. Только это не он-с.

— Как не он? Да ты пьян, что ли?

— Это не он-с.

— Так кто же? Зачем ты впустил? Сказано раз, наказывал: никого из чужих не принимать!

— Это — не чужой-с.

Барин вышел, наконец, из терпения.

— Да кто же это такой, черт тебя побери? — крикнул он так грозно, что Мишка растеряннее прежнего стал озираться по сторонам.

Вдруг он с отчаянной решимостью повернулся к барину спиной и со всех ног пустился бежать к флигелю.

«Совсем с ума спятил», — подумал Максимов, следуя за ним.

В конце прохода, темного от перевешивающихся через забор ветвей, была другая калитка, которую Мишка, вбежав в нее, оставил отпертою, Максимов вошел в сад и, не без тревоги вглядываясь в крылечко промеж деревьев, увидел на нем женскую фигуру, в которой тотчас же узнал — скорее сердцем, чем глазами, — Кетхен. Бедняжка дрожала от страха как осиновый лист, и, невзирая на то, что фраза, которой она намеревалась встретить мужа, была уже давным-давно вытвержена ею наизусть, все вылетело у нее из головы при его появлении, и она могла только вымолвить дрожащими губами, что принесла бумагу, которая ему нужна для развода.

— У вас на столе, — продолжала она, с усилием произнося слова и не поднимая взгляда на мужа. — Я только сегодня узнала, что вам это нужно. Не сердитесь, что я сама пришла… Я хотела написать, но в письме всего не скажешь, а надо, чтобы вы знали. Я не виновата в том, что произошло. Мы никогда больше не увидимся. У вас есть невеста… но вы не должны обо мне думать дурно. Я вам желаю много-много счастья и всего…

Они были совсем одни в саду, точно оторванные от всего остального мира, а крутом было тихо-тихо. Кроме голоса Кетхен, робкого и нежного, ничего не было слышно, и каждое ее слово проникало прямо в сердце Максимову, наполняя его необъяснимым блаженством.

Вот что ему было нужно — чтобы она была с ним всегда. Знать, что она никуда не уйдет от него и что, куда бы он ни ушел, вернувшись домой, он найдет ее, милую, любящую… только это ему и нужно, ничего больше.

Любовь в Максимове созрела постепенно и незаметно, так незаметно, что он только теперь понял, что чувство, терзавшее его в последнее время, было не ненависть и злоба и не жажда мести, а тоска по той, которая нужна его душе, как воздух, которым он дышит.

Кетхен поняла это и пришла… сама пришла. И теперь они уже никогда не расстанутся и будут счастливы.

«Как все это просто и хорошо вышло! Как милостив Бог и как она мила, как невыразимо мила!» — думал он.

Солнце спускалось все ниже; его лучи еще золотили яркую лазурь неба, и в голубой мгле, постепенно окутывавшей деревья и флигелек, выглядывавший промеж ветвей, и трепещущую белокурую девушку, стоявшую перед ним с опущенными глазами, все принимало фантастическое очертание, как в чудной волшебной сказке.

Она ждала другого, ждала упреков, гнева, что ей не дадут договорить, но она кончила, слезы душили ее, а ее муж все молчал, и это молчание невыразимым смятением наполнило ее душу. Жизнь отдала бы она, чтобы узнать, о чем он думает! Но, чувствуя на себе его пристальный взгляд, она даже не смела поднять на него глаза.

И вдруг Максимов порывистым движением рванулся к ней, прижал ее к своей груди, и горячий поцелуй загорелся на ее губах.

Что было дальше, когда он перенес ее в своих объятиях с крылечка в комнату, о чем говорили они, прижавшись друг к другу так близко, что и дыхание их, и восторженные слезы сливались в один бесконечный поцелуй, кто из них был счастливее — Кетхен ли, так давно мечтавшая об этом счастье как о чем-то невозможном, как мечтают о райском блаженстве, или Максимов, не подозревавший до этой минуты, чего с таким мучительным томлением жаждала его душа, — сказать трудно.

Восьмого мая графиню Батманову, которая накануне вечером заявила, что поедет к обедне к Николе Морскому [14] Храм на Крюковом канале. , где должен был служить митрополит, разбудили приятным известием: князь Александр Яковлевич приехал в Петербург.

— Когда? И как вы узнали? — с обычной живостью спросила она.

— Сейчас казачок от них прибегал. Приказали о вашем здоровье узнать и в городе ли ваша милость. Кушать к нам сегодня приедут.

— Хорошо. Одеваться скорее. Да прикажи Марфе с Лизой собраться — со мной поедут. Да чтобы Лиза кутафьей не вздумала нарядиться. В такой праздник! От нее станется; учишь, учишь ее, а все ума у нее не прибавляется. Пусть новое розовое платье наденет и шляпу с перьями. А Степке с Ванькой в новых ливреях ехать. И ради Бога, чтобы Конон меня по-намеднишнему не осрамил! — крикнула графиня вслед горничной, спешившей выйти из комнаты, чтобы исполнить ее приказание.

Ровно в девять часов, с первым ударом колокола, большая желтая карета с гербами Батмановых на дверцах, важно покачиваясь на высоких рессорах, стояла у крыльца, а минут через десять спустилась с лестницы и сама графиня в богатейшей турецкой шали, в платье из тяжелой шелковой материи и в огромной шляпе с перьями, опираясь на руку дворецкого. За нею следовали ближайшие ее приживалки: попадейка Марфа Игнатьевна в темном скромном одеянии и Лиза, дочь мелкопоместного соседа Батмановой по имению, которую она после смерти родителей взяла к себе в дом, воспитала и теперь хлопотала выдать получше замуж, с хорошим приданым.

Авдотья Алексеевна любила службу митрополита Амвросия и редко пропускала случай присутствовать на ней. Чинно прошла она со своей свитой к месту у окна, где всегда стояла. Степка постлал коврик, на который она встала, Ванька подставил стул, взятый из алтаря, и оба удалились на такое расстояние, чтобы каждую минуту быть готовыми подойти на зов; компаньонки же стали за стулом графини, держа наготове молитвенник, табакерку, флакон с солями — все, что могло понадобиться их госпоже во время службы, длившейся в этот день особенно долго и совершавшейся особенно торжественно.