Н. Северин - Тайный брак

— Стара я, милые, чтобы человека судить; сама каждую минуту Божьего суда жду.

Невзирая на множество вещей, загромождавших комнату, в которой старушка проводила всю жизнь и из которой ее выносили в карету для того только, чтобы везти в церковь, здесь было так уютно и дышалось так легко, что, раз войдя в нее, не хотелось выходить. В каком бы нравственном удручении ни находился человек, он, проникнув сюда, чувствовал себя отрезанным от остального мира, в убежище, настолько далеком от житейских дрязг и миросозерцания, что волей-неволей его скорбь притуплялась на время и то, что за минуту перед тем терзало его душу, представлялось в ином, менее безнадежном свете.

В то время, когда происходило описываемое событие, хозяйке этого своеобразного жилища было около девяноста лет; она родилась с веком, но ей удалось сохранить не только память и умственные способности, а также слух и зрение; говорить с нею можно было не возвышая голоса, и она читала без очков древнюю книгу в потертом кожаном переплете, с серебряными застежками и множеством закладок; заслышав шаги любимой правнучки, она отложила книгу на столик, стоявший рядом с ее креслом, в котором она сидела выпрямившись, как молоденькая, не прикасаясь к высокой жесткой спинке, обитой кожей.

У старой княгини было замечательное лицо: тонкие черты, точно выточенные из слоновой кости, пожелтевшей от времени, и темные большие глаза производили впечатление оживленной каким-то чудом мумии; такой разительный контраст представляли мертвенность высохшей кожи и неподвижность всего лица с блеском и выразительностью глаз. Тело княгини там высохло и съежилось, что переносить ее с кровати на кресло и обратно (княгиня уже лет десять как перестала владеть ногами) было не трудно; но тем не менее между этими живыми мощами, облеченными в узкий шелковый халатик темного цвета, с белым шлыком на голове, и цветущей молодостью и красотой молодой девушки, которая вбежала к ней с распростертыми объятьями и жизнерадостной улыбкой на пурпуровых губках, было что-то общее, какое-то неуловимое сходство, по которому тотчас же можно было догадаться, что они происходят от одного корня.

— Бабинька, милая, драгоценная! Поздравляю вас с ангелом и желаю, чтобы вы еще долго-долго прожили с нами! — проговорила девушка, прерывая свою речь поцелуями.

Она опустилась на колени перед старушкой и, не выпуская высохшей фигурки из своих полных, обнаженных выше локтей рук, влажным от сердечного умиления взглядом смотрела ей в глаза.

— Спасибо, спасибо, ласточка! Поздравляю и тебя, да хранит тебя Господь милосердный! — ответила княгиня на приветствие правнучки. — Заспалась ты, птичка.

— Мы вчера поздно от сестрицы вернулись, бабинька.

— Знаю! Добрые люди к заутрене собирались, когда карета ваша во двор въехала. Весело было?

— Может, другим и весело было, бабинька, а мне нет.

Бледные губы старушки сложились в лукавую усмешку.

— Что же так? — спросила она, но не дождалась ответа.

— Князь был? — проговорила она, озабоченно сдвигая брови.

— Был.

— И опять с тобой танцевал?

— Он ни с кем не танцевал, — краснея от смущения, ответила девушка.

— Что же еще? Чего краснеешь?

— Мне стыдно вспоминать про это, бабинька, — вымолвила Людмила, пряча смущенное личико в коленях прабабки.

— Опять к тебе приставал? Да? Как же мог он наговорить тебе глупостей, когда ты с ним не танцевала? Я наказывала тебе не отходить от матери между танцами.

— У меня, бабинька, после менуэта башмак развязался…

— С кем танцевала менуэт?

— С Плавутиным.

— Где же могла ты с тем-то наедине очутиться?

— Мне Варенька Мещерская предложила пойти в уборную, а там, пока девка пришивала ленточку к башмаку, она ушла, и я должна была одна вернуться в зал, через боскетную. Князь там был и загородил мне дорогу. Уйти некуда было, он стал перед дверью. Я, бабинька, чуть не расплакалась, у него были такие страшные глаза!

— Негодяй! — вырвалось у старухи. — Что же дальше? Он, я надеюсь, не осмелился дотронуться до тебя?

Девушка порывистым движением откинула назад голову, и глаза ее сверкнули.

— Я бы закричала, бабинька, если бы он позволил себе дотронуться до меня! Будет и того, что он позволяет себе уверять меня в любви… уж и это так оскорбительно… К счастью, вошел Василий Карпович, и я могла убежать в зал.

— Спасибо доброму человеку, что выручил, — со вздохом заметила княгиня.

— Светловы оба ко мне очень добры, добрее родных. Надежда Александровна ждала меня у двери, и я весь вечер от нее не отходила. Маменька играла в карты, а сестрица Елизавета Алексеевна ко мне неласкова. — И вдруг, вспомнив про приезд брата, о котором она забыла, Людмила изменилась в лице и прибавила дрогнувшим голосом: — Братец приехал, бабинька! Вот беда-то!

— Слышала, доложили уж мне. Пожаловал! И конечно, не для того, чтобы нас с тобой с ангелом поздравить, — прибавила старуха с усмешкой. — Ну, чего всполошилась? — поспешила она ободрить побледневшую от испуга девушку. — Нечего заранее труса-то праздновать, робостью ничего не возьмешь. Смелым-то Бог владеет, а Бог не выдаст — свинья не съест. Так-то, птичка!

— Бабинька, не выписала ли братца сестрица Елизавета Алексеевна, вот я чего боюсь, — заметила сквозь слезы Людмила. — Недаром грозилась она на Владимира Александровича ему пожаловаться.

— А что Левка за начальство Владимиру Александровичу?

— Он может наделать ему много неприятностей, бабинька, вы братца знаете, — заметила, опуская глаза и краснея, Людмила.

— Знаю, что Левка на всякую мерзость способен, но и Владимира Александровича знаю как человека, который в обиду себя не даст. Не бойся за него! Такие, как он, не пропадают.

— Быть беде, бабинька, золотая! Недаром сердце у меня ноет! — все не успокаивалась девушка.

— Перестань, не будь дурой, я этого не люблю! — властным тоном отрывисто вымолвила старуха. — Встань, вытри глазки, перестань плакать и будь умницей, такой, какой я учила тебя быть, чтобы и самой быть счастливой и чтобы твой суженый не пожалел никогда, что на всю жизнь тебя избрал.

Людмила повиновалась, поднялась с колен, вытерла слезы и, усилием воли подавив рыдания, рвавшиеся из груди, с улыбкой устремила умоляющий взгляд на прабабку.

— Вот так-то лучше! Теперь с тобой можно как со взрослой говорить, — сказала, смягчаясь, старуха. — Теперь можно тебе передать привет от одного человечка.

Людмила опять зарделась, но на этот раз не от обиды покрылось румянцем ее личико, а от радостного волнения.

— Вы его видели, бабинька? — спросила она, снова опускаясь на колени перед старухой и устремляя на нее восторженный взгляд.

— Видела.

— Бабинька!