Эйдзи Ёсикава - Честь самурая

— Кажется, будто я вернулся домой.

Сердечность к попавшему в беду человеку успокаивает его и заставляет забыть подозрительность, смягчает бушующий в душе гнев. Сердечность — единственное, что позволяет ему надеяться, будто он не погиб окончательно и бесповоротно.

Оттаяв, Кацуиэ принялся поздравлять отца и сына со своевременным бегством с поля сражения.

— Вина за страшное поражение падает только на меня. Поневоле я навлек неприятности и на вас, но, надеюсь, вы меня простите. — Извинений от него никто не ждал. — Я вернусь в Китаносё и сумею исправить собственные ошибки, чтобы впоследствии не пришлось ни о чем сожалеть. Надеюсь, у вас найдется для меня миска рису и чашка чаю.

Злой Дух Сибата превратился в Будду Сибата. Даже Инутиё не удалось удержаться от слез.

— Принесите рису и чаю, — распорядился он. — Да поживее! И сакэ тоже.

Самым трудным для него было придумать и произнести хотя бы какие-то слова, способные утешить несчастного беглеца. Он понимал: что-нибудь сказать все равно придется.

— Говорят, вся жизнь воина состоит из побед и поражений. Если вы сумеете принять случившееся несчастье, не забывая о предопределении, то вынуждены будете признать, что гордость одержанной победой есть первый шаг на пути к неизбежному поражению, а горечь поражения — первый шаг навстречу предстоящей победе. Вечный круговорот возвышений и падений, который и есть человеческая судьба, не должен служить источником преходящих радостей и печалей.

— Именно поэтому я не оплакиваю ни сегодняшнего поражения, ни переменчивости воинского счастья, — отозвался Кацуиэ. — Мне жаль только своего доброго имени. Но, Инутиё, отдых отвлекает от мрачных мыслей. В конце концов, все и впрямь предопределено заранее.

Для Кацуиэ, каким он слыл — да и был — раньше, подобные рассуждения звучали неслыханно. Он и впрямь, похоже, не испытывал ни отчаяния, ни стыда.

Когда принесли сакэ, Кацуиэ с удовольствием выпил и, предполагая, что эта чашка для него — прощальная, угостил отца и сына Маэда. Он удовольствием отведал все бесхитростные кушанья, которые предложил Инутиё.

— Никогда еще еда не казалась мне такой вкусной, как нынче. И поверьте, я не забуду вашей доброты.

С этими словами Кацуиэ решил удалиться.

Инутиё, отправившийся проводить его до ворот, сразу обратил внимание на то, что лошадь Кацуиэ выдохлась. Призвав оруженосца, он распорядился привести своего серого в яблоках рысака и предложил его Кацуиэ.

— Оставьте волнения, — сказал Инутиё. — Мы сумеем продержаться до тех пор, пока вы не окажетесь у себя в Китаносё.

Кацуиэ собрался отъехать, но затем, словно внезапно вспомнив что-то, развернулся на месте и обратился к гостеприимному хозяину:

— Инутиё, вы с Хидэёси дружите давным-давно, еще с времен вашей юности. Раз уж война приняла такой оборот, я освобождаю вас от вашего долга приверженца по отношению ко мне.

Таковы были последние слова, сказанные им Инутиё. Когда он произносил их, сидя верхом, на его лице и в голосе не было ни малейшего признака криводушия. Столкнувшись с такой душевной щедростью, Инутиё низко поклонился Кацуиэ. Очертания всадника и коня в проеме крепостных ворот казались кромешно-черными под кровавыми лучами заходящего солнца. Жалкое воинство, насчитывающее восемь всадников и десять пеших воинов, выступило в сторону Китаносё.

Несколько всадников на всем скаку въехали в крепость Футю. Новости, доставленные ими, скоро стали известны всем, кто находился в стенах внутренней цитадели.

— Враг встал лагерем в Вакимото. Но там только передовой отряд. Сам князь Хидэёси остановился в Имадзё, так что нынешней ночью едва ли следует ожидать атаки.

Хидэёси безмятежно проспал всю ночь — вернее, полночи — в Имадзё, на следующий день на рассвете покинул лагерь основного войска и помчался в Вакимото.

Кютаро вышел приветствовать князя. Тут же по его приказу было поднято полководческое знамя, чтобы возвестить всем, что в расположение передового отряда прибыл главнокомандующий.

— Что произошло этой ночью в крепости Футю? — осведомился Хидэёси.

— Там не сидели сложа руки.

— Укрепляют оборону крепости? Что, клан Маэда хочет воевать?

Не получив ответа на вопрос и поняв, что придется отвечать самому, Хидэёси посмотрел в сторону Футю. И вдруг, обернувшись к Кютаро, приказал поднять войско.

— Вы собираетесь принять командование на себя? — спросил Кютаро.

— Разумеется.

Хидэёси кивнул с таким безмятежным видом, словно перед ним открывалась широкая и ровная дорога. Кютаро поспешил передать его слова другим военачальникам и распорядился трубить в раковину, провозглашая сбор. Вскоре войско было построено в походном порядке.

Путь до Футю отнял менее двух часов. Войско вел Кютаро, тогда как Хидэёси скакал где-то в середине боевых порядков. Вскоре они увидели крепостные стены Футю. Среди обитателей и защитников крепости при виде подошедшего противника началось смятение. Со смотровой площадки на крыше внутренней цитадели до войска Хидэёси и расшитого золотом полководческого знамени было, казалось, рукой подать.

Войско еще не получало приказа останавливаться. А поскольку сам Хидэёси находился в середине колонны, то ни у кого не было сомнений, что предстоит немедленно начать осаду.

Подойдя к главным воротам крепости Футю, войско Хидэёси, подобное неудержимо накатывающейся речной волне, перестроилось журавлиным клином. На время все пришло в движение, на месте оставалось только знамя.

В этот миг стены крепости заволокло пороховым дымом ружейного залпа.

— Отойди, Кютаро! — распорядился Хидэёси. — Подальше от стен! Огня не открывать, к бою не изготавливаться! Удалитесь на безопасное расстояние и держитесь походным порядком!

Кютаро отступил, стрелки в крепости прекратили огонь. Но боевой дух обеих сторон был так высок, что схватка могла начаться в любое мгновение.

— Эй, кто-нибудь! Поднять боевое знамя и выйти на двадцать кэнов передо мной! — распорядился Хидэёси. — Сопровождающие не понадобятся, в крепость отправлюсь я один.

До тех пор он не открывал своих намерений, а эти слова произнес неожиданно для всех, оставаясь в седле. Не обращая внимания на тревогу, охватившую его сподвижников, Хидэёси тронул поводья и помчался к крепостным воротам.

— Погодите, мой господин! Я поеду впереди!

Один из самураев, как и было приказано, подхватил знамя и бросился вперед, сумев на несколько шагов опередить Хидэёси. Но не успел он пройти и десятка кэнов, как из крепости раздалась пальба, причем метили не столько в самого самурая, сколько в знамя.

— Прекратить огонь! Прекратить огонь!

Выкрикивая во весь голос эти слова, Хидэёси стремительно мчался навстречу пулям, как стрела, выпущенная из лука.