Михаил Садовяну - Братья Ждер

Он собрался было добавить день — первое октября и год — 6978, но тут до него донесся голос Симиона. Вскочив со стула, он распахнул двери и встретил конюшего на крыльце. Обнял его, поцеловал, благословил и отступил на шаг. Повернув брата лицом к свету, он внимательно оглядел его.

— Дома все ладно?

— Маманя здорова, — ответил конюший Симион, — только глубоко опечалена безумством, о котором и ты знаешь, отец Никодим.

— Я ничего не знаю.

— Как же ты не знаешь, когда здесь был человек и спрашивал про Ионуца? Мальчик умчался за своей любимой.

Инок повел конюшего в келью и без особенного удивления выслушал его рассказ.

— Я так и знал, что в крови мальчишки — огонь, — вздохнул он.

Рассеянно взглянув на свою запись в Часослове, он отодвинул раскрытую книгу. Затем поднялся со стула и заходил по келье, как зверь в клетке.

Успокоившись, повернулся к Симиону и внимательно осмотрел его.

— Я вику, ты при оружии.

— Да. Спешу за отцом в Сучаву.

— А потом?

— А потом поедем вместе. Вот только дождусь старшины Некифора. Как только он приедет, мы тут же двинемся.

— До тех пор закуси. Придется тебе довольствоваться скудной монашеской пищей. Я понимаю, ты приехал мириться: может, мы больше не увидимся. В этой пустыне я не перестаю молиться за всех и прежде всего за тебя, Симион. В отрочестве мы жили в Тимише, словно беззаботные жеребята. А пришло время, и настигла нас та же круговерть, что унесла теперь Ионуца. Я обрел здесь мир и покой. Не знаю, зажила ли твоя рана.

— Отец Никодим и братец Никоарэ, — улыбнулся Симион, — живу помаленьку, не гневя бога. Загляну порой в спокойную глубину родника и вижу следы прежних безумств. И тогда мне хочется вскочить на коня, прискакать сюда, обнять тебя и увести обратно к людям, возможно, следовало бы сделать и другое. В Липинце государь все соблазнял меня, намекал, что ему нужны не только старые бояре.

— Ох, братец, — вздохнул инок, — перед тобой пути открыты. А меня уж уволь, оставь тут.

— Отец Никодим, мы с тобою старшие сыны конюшего Маноле, не пристало мне выходить одному.

— Но я, батяня Симион, обречен на одиночество и забвение.

Второй конюший печально вздохнул. Монах Никодим замолк, пристально всматриваясь в его лицо, затем снова заходил по своей клетушке, словно пойманный зверь.

— Слушай, батяня Симион, — произнес он вдруг, повернувшись к брату. — Зачем ты сюда приехал? Зачем тревожишь мою душу? Открой дверь — я выйду и поеду, куда ты велишь.

Симион покачал головой.

— Не я велю тебе, отец Никодим. Матушка ослабела, отец стар. Долго ли им еще осталось жить! Надобно беречь их.

— Хорошо, — смиренно ответил инок. — Сяду я на осла, как прилично моему сану, возьму молитвенник и последую за вами. Помогу вам своими молитвами, а когда найдем беглеца, попытаюсь утешить и смягчить мятежную душу его.

Далеко за полдень из врат монастыря выехали трое всадников и служитель конюшего Симиона. На гребне горы, у спуска к Рышке, среди елей, они услышали слабый звон била, затем сквозь сеющуюся изморось до них донесся перезвон колоколов. Все трое были в кунтушах из грубого сукна и в башлыках. Благочестивый Никодим со своей бородой и клобуком имел особенно грозный вид.

За неимением осла пришлось ему оседлать одного из монастырских коней, бродивших на лесной опушке. В хозяйстве обители нашлось высокое седло с деревянными стременами. Монах был в просторном одеянии, защищавшем его от осенней непогоды, и конюший велел ему ехать впереди — отгонять зверей и оборотней на горных тропах. А покажись разбойники на пути подобного всадника, достигавшего клобуком чуть ли не вершины елей, так и они бы кинулись кто куда по оврагам, спасаясь от лесного чудища.

— Я-то собирался в Сучаве переменить свое смиренное обличие, — сказал брату отец Никодим. — Но из твоих слов выходит, что лучше мне оставаться в этом самом виде — государевы ратники, поди, смилостивятся и вооружат меня копьем, чтобы не ехать мне с пустыми руками. Больше ничего и не нужно. Видно, так уж суждено: поеду — вам на утешение, а другим на страх.

— Уж лучше другим на страх, — высказал свое мнение старшина охотников.

И действительно, в десятом часу ночи в густом мраке под дождем внезапно раздался полный страха возглас:

— Кто там? Стой! Что за чудище?

То кричал караульный, отбежавший в испуге на обочину дороги. В этом месте путь раздваивался: одна дорога шла в город, другая поворачивала к Сучавской крепости.

Монах мягко ответил на вопль караульного:

— Идут добрые люди, честной ратник. Благослови тебя всевышний.

Страж повернул обратно. Копье его склонилось.

— Кто вы такие?

— Мы из Тимиша. Едем в Сучаву. У нас дело к господарю.

— Коли вы из Тимиша, то, верно, ищете конюшего Маноле Черного.

— Именно так, честной ратник.

— В таком разе остановитесь. Сверните вправо к крепости. Вышло повеление от господаря пропустить вас в ворота в любое время, как только прибудете. Конюший Маноле Черный дожидается вас в крепости, в покоях капитана Хэрмана. Туда пожаловали и другие путники, прибывшие этой ночью.

Всадники повернули к крепости, радуясь первой удаче. Издали сквозь мглу слышно было, как перекликаются дозорные на стенах и на башнях. За поворотом они увидели смоляные факелы, горевшие под черными сводами ворот.

— Едут люди из Тимиша и святой Нямецкой обители! — крикнул могучим голосом благочестивый Никодим. Снова просыпалась в нем забытая радость всадника, чувствующего свою силу. — Государево дело! — прибавил он.

Конюший Симион держался позади, почитая себя меньшим по чину. Саблю ж свою он передал брату, чтобы тот показал ее стражам.

— Нынче же ночью надобно будет вернуться к посту и молитвам, — шепнул инок, не без удовольствия взяв в руки саблю. — Да, да, грешу я против господа моего.

Однако оружие он взял и оставил при себе.

Капитан привратной стражи прошел по подъемному мосту, рассмотрел их и впустил в крепость.

Как только всадники спешились, их окружили слуги. Сняв с них верхнее одеяние, служитель повел их в обширную палату, ярко освещенную свечами. В конце длинного стола сидел, склонившись над только что написанной в канцелярии грамотой, сухопарый мужчина с жидкой бороденкой и более короткими, чем у молдаван, подстриженными волосами. На нем была одежда из темного сукна. У пояса справа висел, чуть сдвинутый назад, короткий веницейский кинжал с серебряной рукоятью. Рядом с этим человеком сидели на скамейке и разглядывали пергамент старый конюший Маноле Черный и его сын — казначей Кристя.

Увидев новых княжьих гостей, приезжий в темном одеянии отодвинул в сторону грамоту, кинулся к монаху и облобызал его руку. Затем он сразу же очутился в объятиях Симиона. Переходя из объятий в объятия, купец Дэмиан еле приметно прихрамывал на левую ногу. Лицо его, изборожденное преждевременными морщинами, светилось тихой улыбкой. Молча постояв между своими братьями, он перешел к старшине, подыскивавшему себе место рядом с конюшим Маноле. Старики молча взглянули друг на друга: оба полагали, что слова в этот час совершенно излишни.