Михаил Садовяну - Братья Ждер

Старшина Кэлиман бормотал что-то, отгоняя от себя нечистую силу, и прикусывал язык, дабы не вмешаться в этот разговор.

«Вот что может натворить мальчонка», — озабоченно думал он, то и дело прочищая мизинцем левое ухо, чтобы лучше слышать пыркэлаба.

Велики были удивление и страх гостей, узнавших от пыркэлаба, от его бояр и военачальников, что Орманлы- гьол воистину смрадная отдушина многомерзостной геенны.

Вы только послушайте, добрые люди и православные братья. В сказках такого не бывало!

В других местах, на дунайских островах и плавнях, волею всемилостивого бога, цветы цветут. А вот в Орманлы-гьол ничего этого нет: ослы Сулейман-бея все пожирают. А то, чего не сожрут ослы, оскверняют янычары, да так, что ни одно семечко, занесенное ветром, не может прорасти. Таким же порядком весной, в майские лунные ночи на этой стороне, в зелени ив на новых плавнях, так заливаются соловьи, что кажется, будто ты в райских кущах. Море колышется, сверкая волнами, а стражи стоят на стенах и не дышат, наслаждаясь пением. А в Орманлы-гьол царит тишина, как в мертвой топи. Только в глубине засохшей и пустынной рощи по утрам кричат бакланы, отдавая клювами поклон в сторону сераля Сулейман-бея.

Спросите рыбаков с молдавского берега, переплывающих на ту сторону. Спросите турецких или греческих рыбаков, что переходят сюда и сидят с нашими у ночного костра, ожидая, пока рыба попадет в верши. Они вам скажут, каков человек этот самый Сулейман-бей.

День-деньской греется он на солнце, печется и пухнет. Сам — лыс, черен и брюхат. С чего у него пошла эта хворь, неизвестно. Разбухает от скопившейся в нем дряни и никак не согреется. Кожа у него сырая, холодная, покрыта бородавками, как у жабы. Все лето жарится на солнце и стонет: «Алла! Алла!» А осенью прячется в доме, и слуги ставят вокруг него жаровни с горящим углем!

Сказывают, что при нем есть лекарь. И придумал ему греческий лекарь такое лечение: класть ему в постель молодых красоток, чтобы они согревали ему кровь. А потому завел себе Сулейман-бей посредника, который ездит в Очаков и в Крым. Там он покупает для него юных невольниц у степных разбойников или у ордынских грабителей и привозит их в Орманлы-гьол. В скором времени юные невольницы вянут, кожа у них чернеет и холодеет. Одни умирают, другие сами бросаются в омут на съедение ракам. Оттого то христиане сами не ловит раков на расстоянии тысячи саженей вокруг острова Орманлы. Эти раки, завидев человека, сразу начинают стучать клешнями.

У местных жителей есть присловие: «Сделай доброе дело — и хоть брось его в Дунай, хоть рыба карп его проглотит, а господь через девяносто девять лет об этом вспомнит и вознаградит». А вот какое возмездие будет Сулейман-бею в час Страшного суда за тех, кто кинулся в воду по его милости? Думается, бог измаильтян — Аллах — даже и не призовет его на суд, а так и оставит в котле с кипящей смолой. Да и тут, на земле, владыка его Мехмет-султан не выносит его близ себя. Оттого он и сослал сюда, на самый край черного царства.

И, услышав о том, что тут случилось, возможно, сам султан отвернется и скажет: «Эх! Лучше и чище стало на белом свете без этого чудища, которое я отринул от себя».

Слушая все эти были и небылицы, второй конюший Симион с трудом сдерживал себя. Греческого вина он чуть пригубил, ел немного, мысленно обещая себе с лихвой наверстать это воздержание, если небо смилостивится и поможет им одолеть грозящую беду.

Сотрапезники разгорячились и говорили все сразу, но Симион сумел все же кое-что разобрать. Теперь ему ясно было, что Ионуц таится в камышовых зарослях Орманлы- гьол и ждет подмоги от своих. «Этот малец оказался разумней целого совета, — размышлял он. — Повинуясь горячему своему нраву, он помчался, точно буря. Но в пути проснулся разум и подсказал ему, как воспользоваться силой, двинувшейся по его следам».

«Что же делает малец и где он?» — терзал себя вопросами второй конюший. После долгих раздумий он пришел к самому удивительному заключению: именно в словах казначея Кристи скрывалась истина, как в семени скрывается будущий цветок. Если предположения Ионуца оправдались и сила, которую он ждал, прибыла, он ни за что не согласится выйти из камышей и, повинившись, отправиться восвояси. Воинская сила нужна ему для того, чтобы прорваться в сераль мерзкого Сулейман-бея и вызволить Насту.

Где же может быть в таком случае Ионуц? В Килийской крепости он не стал ждать, чтобы не угодить в ловушку, значит, переправился со своим служителем на турецкий берег, но вряд ли далеко отошел. Даже если ему удалось приблизиться каким-нибудь образом к сералю или к глинобитной крепости, он обязательно должен снова вернуться на берег и ждать, что произойдет дальше.

Завтра же утром, решил Симион Ждер, надо выйти на берег, обследовать его, поговорить с рыбаками. Тотчас же после этого весь отряд оставит крепость на глазах у чужеземных купцов. Пыркэлаб притворится сердитым, будет угрожать гневом государя, уговаривать близких Ионуца отказаться от замышляемого дела. Затем ворота закроются, и все увидят, что власть отреклась от них, а тогда купцы, как добрые христиане, вознегодуют, и кое-кто из них призовет своих корабельных служителей пойти на помощь обиженным. Купец Дэмиан, и он, Симион, осторожно пройдут вдоль высокого берега. Двое рыбаков будут следовать чуть поодаль на лодках. Дэмиан, притворяясь мирным торговцем, попытается пробраться поближе к сералю. Симион же будет следить за Дэмианом издали. В эти часы, до полудня, обязательно должен выглянуть на свет и Маленький Ждер.

Как показали события следующего дня, предположения второго конюшего почти полностью подтвердились.

Там, в Орманлы, на холмике между янычарской крепостью и сералем Сулеймана, недалеко от пустынной дубовой рощи находилась священная могила старого воина. Тому сто тридцать лет, в царствование султана Мурада, чей двор был в Одрии, знаменитый военачальник Ибрагим, из дома Османа, первым проник со своими отрядами до самого северного рукава Дуная и здесь пал в бою. Над его могилой турки построили сводчатую гробницу на кирпичных столбах с черепичной кровлей. Рядом с гробницей посадили анатолийское дерево, названия которого на Дунае не знали. Многие правоверные приходили на могилу поклониться и повесить какую-нибудь безделицу на ветвях дерева. И потому на этом чужом дереве зимой и летом висели мелкие монеты и разноцветные лоскутки. В каждом приношении таилось желание человеческой души, и символы этих желаний висели над старой могилой, дожидаясь часа, когда святой Ибрагим повергнет мольбы паломников к стопам пророка, дабы тот шепнул о них великому Аллаху.

В четверг перед заходом солнца слуги Сулейман-бея, заметили в этом уединенном уголке двух чужеземцев, которые усердно молились, преклонив колена. Затем чужестранцы поднялись и повесили на обнаженные ветви дерева какие-то голубые нитки. Закончив свою смиренную молитву, они отошли в сторону и стали рассматривать бойницы турецкой крепости, озаренные пламенем заката. Один из них достал из сумы хлебец и отломил кусок второму. Над ними пронеслись два баклана из тех, что размножились в роще и опустошили ее; подняв голову, путники проводили их долгим взглядом.