Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга

Иван Леонтьевич Шаховской был одним из тех великих столпов, на которых держалось величие Российской империи. Кавалер всех высших орденов, он бесстрашно сражался с наполеоновской армией, дерзко погоняя ее от колокольни Ивана Великого до самого собора Парижской Богоматери.

Генерал от инфантерии, теперь он был придворным вельможей, тяжелой поступью шагавшим по дворцу и принимавшим в своем доме высших сановников и знатнейших особ Петербурга.

В то воскресенье он устраивал званый вечер, на который были приглашены его братья по оружию, друзья, соратники и противники при дворе. Граф Воронцов был близким другом князя Шаховского. Дружба их началась в славном 1812 году, когда после памятного ранения Владимира Дмитриевича, которое он получил августа 26-го, Иван Леонтьевич оказывал большое внимание к здоровью графа и выражал самые трепетные надежды сколь можно быстрей вновь увидеть его в строю.

Князь Шаховской был один из последних ушедших в прошлое бесстрашных генералов, которым запах пороха милее был духов, а звон клинков отрадней звуков вальса.

Дом Шаховского, как и он сам, монументальный, встретил графа Воронцова и прибывших с ним Дмитрия и Ричарда радушно и тепло. Хозяин сам вышел встречать дорогих гостей.

Шестидесяти лет, он был крепко сбитый и столь же крепко державшийся уверенный человек в генеральском мундире, при пышных седых усах и бакенбардах.

— Владимир Дмитриевич, мой друг! — воскликнул Шаховской густым и громким басом. — Тебя я видеть рад у себя в доме! Я вижу, ты вернулся, Митя, мальчик мой! Как возмужал, однако, твой племянник за длительное время странствия!

— Благодарю, Иван Леонтьич, это так, — улыбнулся Воронцов. — Позволь представить: маркиз Ричард Редсворд.

— Ба! Сын герцога Глостера! — протянул Шаховской. — Отец ваш — храбрый человек. Он здоров?

— Благодарю, Иван Леонтьевич, здоров.

— Так передай привет, коль помнит он солдата, которому на картах проиграл! — широко улыбнулся хозяин дома.

— Как поживает Алексей Иваныч? — спросил Владимир Дмитриевич о сыне Шаховского.

— Шестнадцать лет — ребенок стал мужчиной, — с гордостью отвечал Иван Леонтьевич. — На той неделе поступил в лейб-гвардию — пусть служит.

— Служба делает из повесы дворянина, — назидательно заметил Воронцов, посмотрев на племянника.

— Ты прав, мой друг, а что Дмитрий? — спросил Шаховской.

Дмитрий почувствовал себя несколько сконфуженно. Он, беспечный гуляка, всегда восхищался военными подвигами своего дяди и окружавшими его «обитателями Военной галереи», но сам до двадцати лет не знал военной службы. И теперь, в присутствии князя Шаховского, которого он безмерно уважал и почитал за одного из величайших героев, он понимал, сколь мелочными и приземленными должны казаться генералу все его мысли, буде он знаком с ними. Более всего Дмитрию было неприятно, что он так и не изъявил желания служить, отдавать долг отечеству и проливать за него кровь.

Теперь он стоял здесь, перед генералом от инфантерии, на груди которого так доблестно блестел Георгиевский крест 1-й степени, и слышал в свою сторону упрек, хоть и пренеприятный, но справедливый. Так много времени провел он без забот, кутя и веселясь, играя в карты. Но нет! Довольно! Время стать мужчиной. Теперь иль никогда.

Дмитрий произнес:

— Служить отечеству готов и рвусь на службу!

— Вот это речи бравого солдата, — похвалил Шаховской, — помнится, дядя твой еще младенцем записал тебя в Павлоградский полк. Теперь уж тебе впору быть корнетом.

— Я буду рад надеть мундир и эполеты, — пылко ответил Дмитрий.

— Ну что ж, прекрасно, — кивнул Иван Леонтьевич, — здесь весьма кстати у меня Осип Петрович. Пора ему тебя представить, мальчик мой.

Осип Петрович Витовский был командиром Павлоградского гусарского полка. Он без промедления мог отдать распоряжение о зачислении молодого корнета Воронцова. Хоть Дмитрий и горел желанием служить, ему никак не улыбалось сделать это столь немедленно. В своем стремлении стать гусаром Дмитрий быстро поостыл, но было поздно: он уже сказал.

Без промедлений он был представлен Осипу Петровичу, человеку в зеленом полковничьем мундире. Нахмуренные брови и широкий, до самого затылка, лоб придавали ему вид чрезвычайно строгий. Слушая Шаховского, он несколько раз кивнул, оглядел Дмитрия с ног до головы и произнес поставленным уверенным голосом:

— Корнета Воронцова в полк командируем, ваше высокопревосходительство!

— Как скоро, позвольте поинтересоваться? — спросил Владимир Дмитриевич.

— Чем быстрее, тем немедленнее, ваше превосходительство!

Уверенность и безапелляционность кратких и четких, словно полевые приказы, ответов полковника изрядно остудили пыл Дмитрия, представлявшего себе службу увеселительной прогулкой в гусарской форме. Видя будущего своего начальника, он с сожалением осознавал, что ему придется беспрекословно исполнять любые приказы и делать ровно то, к чему обязывает долг.

Единственное, что скрашивало мрачные мысли новоиспеченного корнета, — это общество Бориса Курбатова, который служил поручиком в том же полку.

А вот и Борис, легок на помине! Дмитрий увидел своего товарища и кивнул ему в знак приветствия.

Полковник тоже заметил Курбатова и немедленно обратился к нему:

— Поручик! Идите-ка сюда!

Борис подошел к начальнику быстрым шагом, остановился пред ним в двух шагах, щелкнул каблуками и, вытянувшись по стойке «смирно», произнес:

— Ваше высокопревосходительство! — Шаховскому. — Ваше превосходительство! — Воронцову. — Ваше высокородие! — Витовскому.

— Вот что, голубчик, — сказал Витовский, — вы в отпуску изрядно засиделись. Пора вернуться в Павлоградский полк.

— Прикажете немедленно отправляться, ваше высокородие? — осведомился Курбатов.

— Погоди, поручик. В среду отправишься. Вот Дмитрий Воронцов, знаком с ним?

— Так точно, ваше высокородие!

— Славно. С завтрашнего дня прикомандирую его к твоей роте. Корнет!

— Ваше высокородие! — пылко произнес Дмитрий, молодцевато повторяя за Борисом, дабы скорее вступить на удалую стезю гусарства.

— Будете состоять под командованием поручика Курбатова.

Так граф Дмитрий Воронцов поступил в гвардию.

Нельзя сказать, чтобы он был обрадован своему новому статусу офицера, хоть и всегда мечтал о таковом. Покинуть сейчас Петербург означало теперь же расстаться с Софьей на долгое время, а стало быть, навсегда потерять ее. Если он в среду уедет в Сувалки, Софья окончательно забудет о нем и выйдет замуж за Константина. Так быть не должно. Необходимо немедленно объясниться с ней.