Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга

Ах, если бы Петр Андреевич не был любим! Тогда он мог бы вдоволь упиваться собственной черствостью и бесчувствием, без риска повредить нежному сердцу княжны Ланевской.

Быть может, ему удастся полюбить ее?

Вздор!

Он три года пытался зародить в себе к ней чувство, но ничего из этого не вышло. Если он теперь на ней женится, она своей нежной к нему привязанностью вызовет в нем лишь холодность и отторжение.

Стало быть, нужно немедленно покончить с этим раз и навсегда, лишить Марию всяческой надежды.

Лишить ее всякой надежды. Это, право, жестоко. Однако если не сделать этого теперь, любовь ее будет расти — расти в несбыточных мечтах об их совместном семейном счастии.

«Господь, за что Ты заставляешь меня быть палачом этому невинному прелестному созданию, этой чудесной девушке, достойной счастья и любви?» — сокрушенно думал Петр Андреевич.

— Нет, мой друг, — сказал наконец Суздальский, — я не женюсь на Марии. — Балашов хотел было что-нибудь возразить, но князь не позволил. — Не спорь. Мария достойна счастья и любви — той роскоши, что я ей дать не в силах. Я должен объясниться с ней теперь же.

Роман хотел что-то сказать, однако не знал, что именно. Петру Андреевичу тоже неловко было молчать, но всякое слово теперь было бы лишним. Друзья просидели в тишине с четверть часа, оба думая об одном и том же, но каждый о своем. Потом Балашов откланялся и отправился в свой большой дом, где бродил по просторным комнатам в полном одиночестве.

Был поздний сентябрь. Петр Андреевич вышел на набережную Мойки и медленно побрел к дому Ланевских. Он шел ссутулившись и хмуро размышлял: «Что же я делаю? Я иду в дом друга отца с тем, чтобы сообщить ему, что отказываюсь от родства с ним, с тем чтобы пренебречь чувствами его дочери».

Не то было ему неприятно, что Михаил Васильевич расстроится и оскорбится, но то, что Мария, это чистейшее создание, будет убита горем, погублена и раздавлена.

«Ах, если бы отец был сейчас здесь, — думал Петр Андреевич. — Я мог бы поговорить с ним, спросить совета. Но отец отправился в деревни, и я даже не знаю, где он теперь находится. Мне придется самому решать, как следует поступить, самому нести ответственность за свой выбор. Что ж, двадцать пять лет — это возраст, когда уже давно пора выбирать собственную судьбу. Как писал Кант, „имейте мужество жить своим умом“. Но как раз мужества мне и не хватает.

Но довольно.

Я слишком долго откладывал это дело, слишком долго пытался отстраниться от этого, позволив судьбе самой привести эту историю к концу. Но я князь, я это помню. А князья не покоряются судьбе, но подчиняют ее своей могучей воле».

Князь подошел к дому Ланевских и ударил бронзовым молотком в дубовые двери. Их отворил хорошо знакомый князю дворецкий Порфирий. Он с улыбкой приветствовал Петра Андреевича, помог ему снять шинель и без доклада проводил в кабинет к Михаилу Васильевичу.

Ланевский, отложив деловые бумаги, сердечно приветствовал гостя. Он немедленно распорядился принести дорогого вина из личных запасов и пригласил Петра Андреевича располагаться в кресле.

— Я слышал, вам светит повышение, — сказал Михаил Васильевич. — Надворным советником в двадцать пять лет — весьма недурно.

— Благодарю вас, Михаил Васильевич, — учтиво ответил Суздальский, обдумывая, как бы приступить к делу.

— А как ваши, прошу простить за нескромность, личные дела? — лукаво улыбнулся Ланевский.

— Об них я и пришел говорить с вами, — вздохнул Петр Андреевич, обрадованный тем, что Ланевский сам начал разговор. — Тому назад лет девять вы с моим дорогим батюшкой условились породнить наши семьи через мой брак со старшей вашей дочерью.

— Это так, — довольно кивнул Ланевский, — Андрей Петрович очень почитаемый человек, и вы сами с детства принимались в этом доме как член нашей семьи.

— За то я сердечно вас благодарю.

— Разумеется, — продолжал Ланевский, — зная строгость Андрея Петровича в иных вопросах, я буду счастлив дать за Марией самое достойное приданое. Больше того, если у вас вдруг возникнут затруднения…

— Благодарю, Михаил Васильевич, — перебил Суздальский, — однако не это я хотел бы обсудить.

— А что же? — поинтересовался Ланевский.

Он положительно не был готов к тому, что намеревался сказать Петр Андреевич, и это больно отдавалось в груди молодого князя. Суздальский собрался с силами, сделал глубокий вдох и произнес:

— Дело в том, что я, боюсь, не могу составить счастье Марии Михайловны.

— Бросьте, Петр Андреевич, — возразил Ланевский, — Маша до безумия любит вас. Когда вы не приезжаете — а делаете вы это крайне редко, — она без умолку говорит о вас.

— Если б вы знали, как это больно для меня, — сокрушенно сказал Петр Андреевич. — Мария любит меня, но я не испытываю к ней взаимности. И если я сделаюсь ее мужем, я принесу ей только страдания, только боль.

— Но, возможно, когда-нибудь…

— Боюсь, этого не случится. Я три года пытался ее полюбить, но любовь моя к ней сродни любви брата. В ней нет нежности, нет той любви, которою должно одаривать женщину, супругу.

— Вы в этом уверены? — серьезно спросил Михаил Васильевич.

— Увы, это так. Если бы вы знали, как горько мне понимать это. Но я не могу обманывать чувства вашей дочери.

— Ну что ж, — задумался Ланевский. — Вы поступили честно и благородно, придя ко мне.

— Знали бы вы, Михаил Васильевич, как я хотел бы видеть в вас своего тестя, ведь вы с самого детства были мне очень близки.

— Я знаю, мой дорогой, — грустно сказал Михаил Васильевич, — ведь и я с самого вашего детства мечтал увидеть вас своим зятем. Но коль уж так случилось… Что ж, значит, так тому и быть.

— Я бесконечно виноват перед вами и перед Марией Михайловной.

— Вам не за что просить прощения. Вы никогда не подавали Машеньке надежд, никогда не стремились завоевать ее сердце. Это я и Анна Юрьевна говорили ей, что она станет вашей женой, и поощряли ее нежные чувства к вам. В том наша вина, что она полюбила вас. Вы все равно останетесь мне близким другом и желанным гостем в нашем доме.

— И все же, я думаю, мне не стоит более у вас бывать. По крайней мере, некоторое время.

— Это причинило бы Маше боль, — согласился Ланевский. — Я поговорю с нею, все ей объясню.

— Позвольте мне самому с ней объясниться. Я знаю, это будет для нее тяжело, но все же так она скорее сможет смириться с этим . Скорее перестанет тешить себя надеждами, что, может быть, я ее люблю.

— Здесь вы правы, — кивнул Михаил Васильевич. — Я сейчас пошлю за ней.

— Позвольте нам поговорить наедине.