Людвига Кастеллацо - Тито Вецио

Но не только этим, как мы увидим впоследствии, ограничивалась зловещая деятельность египтянина, хотя хватило бы и его псевдофилософских сентенций, окутывавших общественную атмосферу зловредными испарениями. Язычество вообще создало для человечества нечто туманное и загадочное, так что даже в бессмертной поэме Гомера «Одиссея» тень Ахиллеса чистосердечно признается, что готова возвратиться на землю и стать хотя бы бедной служанкой, чем оставаться между тенями.

При такой религии греки и римляне должны были жить только настоящим, ничего не ожидая от будущего. Первые заботились о науке и искусстве, вторые — о пользе, могуществе и славе их оружия.

Римляне наследовали суеверные обряды от жителей Этрурии, осужденных к упадку своей религией. Но всемирные завоеватели даже из религиозных учений умудрились извлечь практическую пользу. Их авгуры [81] Авгуры — жрецы, предсказывающие будущее по полету птиц и по их поведению. и гаруспики хотя и занимались будущностью, но будущностью близкой, скоро осуществимой.

Греки и римляне были великими властелинами мысли и оружия, предоставляя медленному, но неизбежному влиянию цивилизации и прогресса задачу подчинения человечества мудрости и справедливости, воскресения золотого века, осуществления мечты и страстных желаний всех истинно великих представителей рода человеческого.

К несчастью, мифологический восточный змий из Азии вкрался в греческий и римский мир. Уродливые вымыслы восторженной Индии способствовали искажению мировоззрений двух великих народов, и Александрия превратилась в перевалочный пункт между Европой, Азией и Африкой, систематизируя лжеучения и величая их именем науки.

Молодой философ-египтянин, развивающий свои туманные теории, уже однажды встречался на нашем пути. Это он, тщательно закутанный в плащ с опущенной на глаза шляпой обменивался таинственными словами с трактирщиком Плачидежано, хозяином таверны Геркулеса-победителя, у часовни Пудиция, когда наш герой Тито Вецио следовал с триумфальной процессией консула Гая Мария. В то время, как весь народ приветствовал победителей, египтянин, спрятавшись за угол между Триумфальной улицей и Бычьим рынком, осыпал зловещими проклятиями молодого всадника. Он, как видно, был заклятым врагом последнего. Именно на него намекал преданный Тито Вецио рудиарий Черзано. Если же ко всему этому добавить, что имя египтянина было Аполлоний, служившее паролем для ночных посещений старого Вецио, то становится ясным, что молодой философ — вовсе не эпизодическое лицо, а один из главных героев разыгрывающейся перед нами драмы.

— Ты меня спрашиваешь, чудная Метелла, что я думаю о любви? — говорил философ нежным, вкрадчивым голосом. — Справься у всадников, щеголей Рима, они представят тебе любовь в образе милого ребенка, с завязанными глазами, с крыльями бабочки, порхающей с цветка на цветок. Этим, конечно, они хотят сказать, что любовь их слепа, непостоянна и капризна, и вполне достойна их самих. Обладая мозгом легче пуха и порочным сердцем, эти люди не могут и не хотят понимать другой любви. Но мы такой любви не принимаем, потому что обуздали и мысли и сердце правилами божественной мудрости. По нашему мнению любовь — это преобразование души, она должна сливаться с любимым предметом и составлять вместе с ним одно целое, подобно тому, как капля сливается с каплей или пламя с пламенем. Для людей безмозглых и фатов любовь ведет к пресыщению и скуке; для нас она есть вечное, непрерывное блаженство, уничтожающее все страсти, все нужды, все мысли. Никакие препятствия не могут разъединить любящих сердец, старость не ослабляет любовь, не в состоянии уничтожить ее и сама смерть.

Альбуцио зевал при этом восточном словоизвержении, Цецилия же, напротив, слушала с огромным вниманием, глаза ее порой сверкали, и злобная улыбка скользила по тонким губам.

— Значит, на вашей родине известен напиток при помощи которого наслаждения любви становятся неисчерпаемыми. Вы нашли средство продолжать любовь даже в замогильной жизни? — вскричала Метелла.

— Да, вы пьете любовь только из чаши сладострастия, и с утолением жажды она у вас пропадает. А мы пьем ее из никогда не пересыхающего источника. Вы любите только чувствами, а мы — душой, которая не боится ни пресыщения, ни старости, ни смерти.

— А есть ли у вас средство от непостоянства?

— Да, безусловно. Мы строго, беспощадно караем виновного в непостоянстве, потому что души, связанные любовью, не должны отделяться одна от другой, не лишившись жизни и самого бессмертия.

— Значит, твоя философия не признает развода? — вскричал Сатурнин.

— Нет, любовь должна быть вечной.

— А если перестают любить?

— Значит, и жизнь должна кончиться.

— Что за дикая философия. Но скажи мне, строгий моралист, что если женщина любит другого человека, а не мужа.

— Все прощается тому, кто любит.

— Ну, а существуют у вас способы или какие-нибудь особенные хитрости, чтобы понравиться красивой женщине? — спросил отец Цезаря, многозначительно взглянув на хорошенькую мечтательницу Семпронию.

— Вот вопрос, достойный самого божественного Платона! — вскричал Альбуцио, стряхивая невидимую пылинку с плаща Целии двумя пальцами, унизанными кольцами с драгоценными камнями.

— Все это софизмы и только софизмы, — заметил Сатурнин. — На что годится любовь, лишенная главного преимущества — свободы. Вы, жители востока, ревнивы и привыкли содержать своих жен в гаремах, да еще под присмотром ужасных африканских евнухов. Но наш образованный запад предоставляет любви все права, в том числе и право непостоянства. В этом отношении наши боги подают нам пример. Великий Юпитер разбирался в любви получше любого философа.

— И ты веришь этому вздору? — прервал Аполлоний.

— Настолько же, насколько ты веришь в свои бредни относительно вечной любви, метаморфозы и другие басни, стоящие сказок о Венере, Вулкане и Афродите.

Египтянин хотел что-то возразить, но продолжительные крики и аплодисменты возвестили о долгожданном выходе гладиаторов на арену.

— Ах, наконец, вот и они! — вскричала маленькая Целия, хлопая в ладоши, словно шаловливый ребенок. — А кто мне укажет имена гладиаторов? — прибавила красивая блондинка.

— Если позволит прекрасная Целия, вот дощечка с именами всех гладиаторов, которые выйдут сегодня на арену, — сказал ее кавалер, подавая дощечку.