Людвига Кастеллацо - Тито Вецио

— Друг мой, ты во многом ошибаешься, и твои слова еще больше укрепляют мою решимость и мужество. Ты говоришь, что храбрость есть краеугольный камень здания римского величия, но именно поэтому я хочу с мечом в руках доказать этим тиранам, что и у рабов достаточно смелости для того, чтобы стать против них в боевом порядке.

— А поражение еще больше увеличит тяжесть цепей всех без исключения рабов, а ты будешь приговорен к смерти или, что еще хуже, к вечному позору.

— Но, по крайней мере, потомки восстановят справедливость.

— Бедный мой друг! Ты пытаешься утешиться несбыточными мечтами. Историю, которую будет читать потомство, напишут твои победители. А шайки восставших рабов станут тебе рукоплескать, если ты победишь, и проклянут тебя, стоит лишь тебе потерпеть поражение. Во всяком случае, если ты рассчитываешь привести в исполнение задуманный тобой план, желаю тебе успеха, мой благородный Тито, хотя, повторяю, я в этом очень сильно сомневаюсь. Пойти вместе с тобой я не могу по многим причинам, но прежде всего потому, что и у меня, кажется, окончательно созрела идея, которую я надеюсь воплотить в жизнь. Эта идея имеет куда больше шансов на успех, чем твой замысел. И еще. Хотя мы с тобой сильно разошлись во взглядах, но, тем не менее, остаемся оба поборниками свободы. Будем ли мы победителями, или победят нас, в любом случае мы, не боясь, ждем приговора истории, потому что наше дело свято.

Действительно, история судила этих двух людей, но далеко не беспристрастно. Дитя своего времени, Марк Друз, достигнув вершин славы и известности, был уже близок к осуществлению своей заветной мечты, но наемный убийца оборвал эту замечательную жизнь.

История несправедливо отнеслась к благородному Марку Друзу, для него, как и для многих других мучеников, отдавших свою жизнь за свободу человечества, от Спартака до Линкольна, отвели лишь незначительный уголок в истории. Между тем, деятельности Тиберия, Калигулы, Нерона, Гелиогабала и тому подобных чудовищ историки посвящали целые тома.

Когда Друз замолчал, Тито Вецио подошел и крепко обнял его. Затем, обращаясь к Силону, спросил:

— А ты какого мнения?

— Я не сумею выразить тебе чувство моего искреннего сочувствия твоим возвышенным идеям. Правда, нахожу также, что и благородный Друз, наш общий друг, со своей точки зрения тоже прав. Но мне кажется, что ты, Тито Вецио, хотя и задумал разрешить труднейшую задачу, но во многом, почти по всем, безусловно прав, и справедливость на твоей стороне. Конечно, трудно привлечь граждан Италии, в особенности римлян, на сторону восставших рабов, но стоит рискнуть. Тем более, что чувство ненависти и страха перед Римом у большинства гораздо сильнее, чем презрение к рабам, которых хочет возглавить Тито Вецио. Надо попробовать все средства для осуществления этого плана. Я привык не пренебрегать тем, что может быть выгодно и облегчит путь для скорого и безопасного достижения цели, а поэтому завтра же отправляюсь в Корфиний переговорить с друзьями. Надо собрать сходку уполномоченных лиц всех городов и земель, и если мне не удастся собрать достаточно желающих стать под твое знамя, то под другим знаменем, я уверен, соберутся все, потому что на нем впервые будет написано имя нашей общей матери — Италии.

— Спасибо, дорогой Помпедий, спасибо, рассчитываю на твою помощь. Ну, а ты, Гутулл, что скажешь?

— Я — чужестранец в Риме, не знаком с его требованиями и законами, по-вашему — варвар, не мастер рассуждать, плохо разбираюсь в ваших понятиях свободы и рабства, права и справедливости. Но мне кажется, что каждый должен быть свободен, и что свобода подобна солнцу и ветру в пустыне: первое светит и согревает, второй бушует и вздымает песок. Хорошее и плохое, радость и беда, всем равные шансы. Правда, слабый иногда страдает от того, что сильному только на пользу. Вы говорите о законах, необходимых для постоянного укрепления рабства. Почему же мы без всяких законов заставляем служить нам и слушаться нас? Кто храбрее и умнее, тот и повелевает, и никому из наших мудрецов и в голову не приходило интересоваться, по какому праву лев владычествует над меньшими зверями и другими животными пустыни. У нас также есть рабы, они родятся и умирают в наших палатках и очень нам преданы. Если кто-нибудь из них пожелает уйти на свободу, мы не препятствуем и отпускаем его на все четыре стороны. Пустыня велика, и звезды всем светят одинаково. Каждый, у кого есть конь, лук и стрелы, отыщет для себя оазис, где можно отдохнуть, ручей для утоления жажды, свободный уголок земли для устройства мапала. Словом, он хозяин пустыни, гражданин бесконечного пространства, и свободен, как воздух. Вот вам скудные и неясные понятия нумидийца о рабстве и свободе. За неимением сводов законов, множества досок, где написано, как должны вести себя люди, что должны делать и чего делать не должны, у каждого нумидийца начертаны в сердце законы: никогда не покидать товарища в опасности, а благодетеля — в беде. Поэтому, мой дорогой Тито, твой вопрос, пойду ли я с тобой, меня удивляет. Если бы ты меня не взял, я все равно за тобой бы пошел. Думаю, ты и сам это знаешь.

— Другого ответа я и не ждал от тебя, мой благородный и преданный друг, — прочувствованно сказал Тито Вецио. — А теперь, друзья мои, — обратился он к гостям, — расстанемся. Новая встреча состоится через месяц в моем Кавдинском поместье. Доставь мне туда ответ твоих друзей, Помпедий, и сообщи, насколько я могу рассчитывать на твою помощь. К тому времени я тоже надеюсь получить некоторые сведения. Тебе, Друз, поручаю спасти мое доброе имя, если мне изменит судьба. Ну, друзья мои, обнимемся же на прощание.

Гости ушли, а Тито Вецио и Гутулл стали готовиться к отъезду.

Было утро обычного дня. Толпы работников, клиентов и рабов, оказавшихся неподалеку от Форума, останавливались, чтобы рассмотреть печальную процессию. Четыре раба, вооруженные с ног до головы, под предводительством какого-то человека, тщательно закутанного в длинный, потертый плащ, с нахлобученной на лицо шляпой, вели почти совсем раздетого человека, который на своих плечах тащил высокий, деревянный столб семи локтей в высоту, с перекладиной, таким образом напоминавший римскую букву «Т».

Двое рабов без всякой жалости хлестали розгами уже окровавленные плечи полуголого человека. На некоторых улицах и перекрестках удары розог заметно учащались. Большой, лохматый пес, вероятно, сорвавшийся с цепи, бежал за процессией, время от времени жалобно завывая.

За Форумом шествие повернуло и медленно направилось к Эсквилинским воротам.

— Перестанешь ли ты выть, проклятое животное? — прикрикнул на собаку человек в плаще с нахлобученной на лицо шляпой. — Кого ты хочешь разжалобить своим похоронным лаем? Но погоди! Только дай нам выйти из города, я с тобой расправлюсь.