Милош Кратохвил - Магистр Ян

— А как наш землячок? — прервал Сигизмунд рассказчика.

— Ваш землячок?.. А… этот — Гус! Он уже за решеткой. Папа боялся держать его у себя. Сначала Гуса заперли у… одного кантора, а потом перевели в особое помещение доминиканского монастыря, расположенного у озера. Монахам пришлось обить двери железом и забрать окно решеткой. В самом помещении построили клетку. Она похожа на курятник, сбитый из толстых бревен. В эту клетку Гуса запирают на ночь. Короче, теперь его охраняют как зеницу ока. Чех, который приехал сюда с попом, поднял страшный скандал: перед самым приездом вашего величества он опубликовал воззвание и расклеил его по всему городу. Это очень беспокойный человек. Завтра он собирается попасть на прием к вашему величеству. Ответственность за арест Гуса папа сваливает на кардиналов, а кардиналы — на папу. Все они боятся вашего величества. Папа ссылается прямо на ваше величество, — он, мол, получил согласие на арест Гуса от римского короля.

Сигизмунд улыбнулся:

— Я что-то писал ему… Разве это… прямое согласие? Пожалуй, его можно истолковать и так. Но я писал очень осторожно. Мне нужно, на всякий случай, обеспечить обратный ход. Я должен быть осмотрительным, особенно с Чехией. Мне незачем отказываться от своего дорогого наследства.

Рыцарь Освальд фон Волькенштайн ворчливо закончил:

— Это, пожалуй, и всё…

Сигизмунд начал одеваться и попросил поэта позвать слуг.

— Почему ты печален, рыцарь лиры и кошелька? — спросил он, улыбаясь.

— Рыцарь лиры — еще куда ни шло, а кошелек уже давно пуст. Здесь всё очень дорого, ваше величество.

— У тебя, бедняга, одна песенка. Я подумаю, как обеспечить твое положение. Эти зернышки тебе нужны для твоей голубки, да?

Волькенштайн нахмурился и отрицательно покачал головой:

— Нет, себе. Здесь купцы дерут за вино втридорога.

Император захохотал:

— Так вот оно что! Девка натянула тебе нос, и ты заливаешь свое горе. Кто она? Скажи, я куплю ее тебе.

— Опоздали. Ее уже купили.

— Ерунда. Заплачу побольше — для тебя мне ничего не жаль. Кому же она досталась?

Рыцарь Освальд фон Волькенштайн огорченно вздохнул:

— Святому отцу!

Император покинул ратушу. На улице его ожидали дары города Констанца — два великолепных балдахина из плотной, шитой золотом, ткани. Носильщики, одетые в платья цветов города, быстро подняли балдахины над носилками Сигизмунда и Барборы. Когда процессия подошла к храму, было уже около трех часов ночи.

Пышная рождественская полуночная месса началась в три часа. Мелкие дворяне и чиновники не могли попасть в храм. Под его сводами оказалось много людей — на скамьях, между ними, в боковых нефах и даже у входа. В храме было душно — пахло пóтом, мехами, ладаном и свечами, горевшими в подсвечниках колонн, стен и в огромных круглых люстрах. Перед самым пресвитерием [56] Пресвитерий — возвышение для священника возле главного алтаря. находились иноземные послы со свитами, а позади них — дворяне, духовные сановники и представители университетов. Троны императора и императрицы стояли по обеим сторонам алтаря, а неподалеку от королевской четы сидели архиепископ и высокие представители собора.

Трон императора пустовал. Сигизмунд вместе с папой служил мессу, выполняя обязанности дьякона. В бело-золотой ризе и с короной императора на голове, он ходил перед алтарем, то и дело подавая Евангелие и накладывая паллиум [57] Паллиум — белая шерстяная лента, служащая символом власти папы или митрополита. на плечи папы. Сигизмунд то опускался на колени, то поднимался, стараясь обратить внимание людей на свою статную и ловкую фигуру. Прислуживая папе, он заметил, что все смотрят только на него. Сегодня император, а не одряхлевший и неуклюжий архипастырь в тиаре — главный лицедей этого обряда. Во время церемонии, когда они оказались рядом, могучая и стройная фигура великана заслонила невзрачного старца. Сигизмунд явно старался привлечь к себе внимание, — он не только принимал красивые позы, но и пел низким голосом, исходившим из широкой, крепкой груди. Он вторил слабому, охрипшему голосу Иоанна XXIII, который напоминал звон надтреснутого горшка. Папа великолепно понимал смысл проделок Сигизмунда, но служил мессу с привычным спокойствием. Когда Сигизмунд опустился на колени, папа окинул его взглядом, слегка прищурив набрякшие морщинистые веки, и подумал: всё-таки очень приятно поставить императора на колени. Но Сигизмунд стоял на коленях недолго. Произнеся слова Евангелия, он громко запел: «Пришел приказ от царя…» Звонкие слова били, как набат. Услыхав их, Иоанн XXIII помрачнел и съежился. Теперь ему нужно было вложить меч в руку Сигизмунда и благословить его. Император держал обнаженное оружие прямо перед собой. В ярком потоке света меч засверкал, как продолговатое пламя.

После полуночной мессы хор пел «Слава…», «Свет воссияет» и «У нас родился сын». В течение девяти часов люди томились, дремали, стояли, переминаясь с ноги на ногу. Когда богослужение закончилось, измученный папа осенил всех благословением святого апостола Петра и побрел в сакристию. [58] Сакристия — хранилище принадлежностей культа в католическом храме. Сигизмунд, довольный своим лицедейством, легко прошагал под сводами собора.

Казалось, эта ночь никогда не кончится. После мессы придворная свита Сигизмунда направилась за городские стены: Иоанн XXIII, несмотря на смертельную усталость, пригласил императора навестить его сразу после мессы.

Сигизмунд отлично понимал, что папа придает этой встрече большое значение. Как ни странно, император не пожелал использовать это в своих интересах, не стал набивать себе цену и не замедлил прибыть в епископский дворец. Папа принял его не в аудиенц-зале, а в небольшой комнате. Эта комната примыкала прямо к спальне папы. Здесь он принимал женщин и гостей, с которыми вел самые интимные беседы.

В то время как Иоанн XXIII сидел в кресле на пуховых подушках и отдыхал, Сигизмунд легко прохаживался по комнате, не чувствуя никакой усталости. Во время беседы, начавшейся со взаимных изъявлений вежливости, глаза папы не переставали следить за римским королем, который двигался как маятник, то туда, то сюда. Папа еле удержался от смеха, когда заметил, что Сигизмунд, показывая свою силу, в то же время потихоньку трогал гобелены и занавески, висевшие на стене и закрывавшие окна. Убедившись, что ему нечего бояться, римский король подошел к папе и уселся в кресло. Главы христианского мира были разделены только маленьким столиком, на котором лежали с нарочитой небрежностью брошенные документы, а под ними вырисовывались контуры какого-то предмета.

Сигизмунд считал, что пора для делового разговора уже наступила, и ждал, когда папа начнет его. Пусть святой отец скажет, чего он хочет…