Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Жозеф,— мягко, дружески сказал Яворский,— я думаю, вам не следует пренебрегать нашим русским гостеприимством. Вас могут неправильно понять, испортятся отношения, могут сорваться намеченные встречи.

Что-то здесь было, что-то таилось, однако Рафт понял, что идти на обострение отношений, создавать конфликтную ситуацию не стоит, даже опасно…

— Ну, хорошо,— сказал он, вздохнув.— Пусть все остается как есть. Поехали?

— Поехали! — воспрянул Ник Воеводин.

Внизу, у подъезда отеля «Националь», их ждала черная «Волга». Американского гостя усадили рядом с шофером, огромным молчаливым детиной с красной крепкой шеей. За всю дорогу до Переделкино он не проронил ни одного слова и воспринимался как самая большая деталь автомобиля, неотделимая от него.

…А в писательском дачном поселке Переделкино знаменитый поэт Василий Воскресеньев уже ждал американского журналиста, нервничал, злился на жену, которая сварила отвратительный кофе и к тому же еще не была одета, ходила по комнатам непричесанная, в халате, что-то искала и не могла найти. Василий Александрович нервничал, потому что точно знал: от того, как пройдет эта встреча, зависит его поездка в Штаты через две недели, то есть выпустят его на этот раз или не выпустят к американским друзьям.

«А ведь уже афиши отпечатаны,— со сладостным замиранием сердца думал поэт.— Митчел звонил…»

Он знал, что от него требуется, с ним беседовали. Не первый раз, привычно. Однако сегодня особый случай… «Самое главное,— было сказано ему,— чтобы у американца не возникло никаких подозрений. Он хотел встретиться с известным советским литератором, прогрессивных, в их понимании, даже либеральных взглядов. Пожалуйста! Выбор волей случая пал на вас. Подчеркиваю: волей случая! Вы даже не знаете, что интересует этого Жозефа Рафта. То есть он ни в коем случае не должен почувствовать предварительную подготовку его встречи с вами».

Наконец на застекленной веранде появилась миловидная жена поэта (четвертая по счету), молодая, высокая, жгучего цыганского облика, в открытом летнем платье нежно-салатового цвета, смуглую шею украшало колье с тремя бриллиантами.

— Ну, как я? — посмотрела она на мужа черными, без зрачков, глазами.— Сражу американца?

— Замени на столе скатерть и поставь букет полевых цветов, принеси из моего кабинета.

Василий Александрович отправился в ванную комнату и там долго, с пристрастием рассматривал себя в зеркале.

«Виски седеют,— вздохнул он.— И морщин прибавилось. Но в целом ничего!… Мы еще подергаем хвостиком! Нет, что эти кагебешные суки с нами делают? На что толкают?»

Но в целом отражение в зеркале поэту понравилось: интеллигентное русское лицо с печатью постоянных размышлений («И страданий»,— добавил Воскресеньев, не удержавшись), вполне спортивная фигура, если есть лишний вес, то лишь совсем немного в животе («Надо совершенно отказаться от всего мучного и сладкого. И в кого я такой сластена?»). Летние светлые брюки, тонкая белая рубашка, в манжетах запонки с теплым янтарем, на шее повязан шелковый синий платок.

«Вполне, вполне». Настроение улучшилось, и Василий Александрович на какое-то мгновение, поглощенный созерцанием собственной персоны в зеркале, даже забыл о визите к нему, который сейчас состоится.

— Угощать американца чем-нибудь будем? — послышался с веранды голос жены.

— Посмотрим… по обстановке. Но квас и что-нибудь к нему приготовь. Если бы он один. С ним, наверно, целая свора нагрянет. Мне утром уже звонил его переводчик.

За воротами остановилась машина, просигналила.

— Я встречаю,— засуетился поэт Воскресеньев.— А ты потом выйдешь. Позову.

Проходя через веранду, он быстро осмотрелся — все вроде бы нормально: на круглом столе белая скатерть с красными самоварами шитьем, букет полевых цветов в старинной фарфоровой вазе: скромная кашка, васильки… («Россия, мой американский гость, Россия»); окно распахнуто в сад, на клумбах благоухают флоксы.

Василий Александрович встретил прибывших у калитки, и американский журналист сразу ему понравился: джинсы «Монтана», клетчатая рубашка, рукава небрежно закатаны, на шее какой-то медальон, похоже, индийский. Белобрыс, высокий лоб, веснушки, умные, наблюдающие глаза, волевой подбородок с ложбинкой, спортивная сумка из добротной натуральной кожи через плечо. Во всем облике — раскованность, свобода, доброжелательность. Двое сопровождающих, оба в темных костюмах, были обычны, ничем — для Василия Александровича — не примечательны, насмотрелся он на них… Один, худой и высокий, нес увесистый кейс («Понятно, аппаратура»). Третий, «шофер», остался в «Волге». («Он у них наверняка главный, ведущий»,— определил многоопытный в подобных делах поэт Воскресеньев.)

Хотя писательская — или поэтическая — судьба помотала Василия Александровича по свету, он толком не знал ни одного иностранного языка, просто был невосприимчив к ним, туп, если вещи называть своими именами. Однако для первого контакта кое-что произнести мог.

— Добрый день! — встретил он Жозефа Рафта,— Очень рад! Прошу, проходите! — Его английский был чудовищным, но энтузиазм все сглаживал.— Меня зовут Василий Воскресеньев.

Рукопожатия, представления. Быстро, профессионально включился «переводчик» Валерий Николаевич Яворский.

И скоро все сидели на просторной веранде за круглым столом, и американский гость залюбовался букетом полевых цветов, видами на сад из открытого окна, где в листве деревьев уже появились первые желтые листья, хотя до осени было еще далеко…

— Соня! У нас гости! — крикнул Василий Александрович.— Чего-нибудь легонького, летнего.

И почти мгновенно появилась ослепительная жена поэта с подносом, на котором в фаянсовых фигурных тарелках были фрукты, печенье, конфеты, а также большой графин темно-коричневого кваса, холодный, запотевший. Супруга Воскресеньева была представлена американцу, жеманно протянула ему руку для поцелуя, но в ответ получила демократическое пожатие пальцев. Молодая женщина с обиженным выражением лица вышла и больше на веранде не появилась. Сам Василий Александрович достал из старинного резного буфета высокие тонкие стаканы.

— Вот, прошу! Чем богаты…

— Может быть, сначала мы побеседуем? — улыбнулся Жозеф Рафт, доставая диктофон.

Яворский перевел пассаж гостя, одновременно наградив поэта предупреждающим взглядом: «Осторожно!»

— Пожалуйста, пожалуйста! — заспешил Василий Александрович/— Итак, что вас, Жозеф, интересует?

Дальше беседа шла через «переводчика», и, надо сказать, Валерий Николаевич справлялся со своими обязанностями так умело, что его присутствие почти не ощущалось. Ник Воеводин во время оживленного разговора сидел столбом, правда сумев осушить два стакана кваса с видом алчущего в пустыне.