Бела Иллеш - Карпатская рапсодия

— Это работа для мужчины. Не пойду.

Управляющий Бодьо ударил непокорную работницу ногой в живот. В этом тоже ничего необыкновенного не было. Новым было то, что рабочие и работницы, которые слышали крики и плач Анны Валковской и видели, как беременная женщина валялась на земле, бросились на управляющего с кулаками.

Бодьо, как поступил бы любой управляющий на его месте, достал револьвер и по старой привычке стал бы стрелять во взбунтовавшихся батраков, если бы, — и это уже опять-таки было ново, — если бы за его спиной не появился вдруг лесоруб Натан Розенблат. Сильный, как бык, Розенблат так ударил управляющего по голове ручкой лопаты, что Бодьо умер, не успев проронить ни слова.

Жандармы по традиции заковали Розенблата в кандалы и увели в берегсасскую тюрьму. Не удивительно и то, что граф Шенборн назначил большую пенсию вдове Бодьо, после того как газета «Берег» написала о покойном управляющем, что он «умер как патриот и мученик за свои убеждения». Газета, по не совсем понятным причинам, назвала Розенблата «русским агентом».

Значительно более удивительными были поступки батраков графа Шенборна. Они стали собирать овес и картофель для жены и троих детей Розенблата. Иногда даже целый заяц или оленья нога попадали в их домик. Портной Василий Бескид, хорошо игравший на гармошке, сшил без всякой платы из своего материала всем трем детишкам Розенблата брюки и шубы. До появления Асталоша таких вещей в наших краях не бывало. Зато совсем по старинке было то, что осенью, во время больших еврейских праздников, трех курчавых сынишек Розенблата не впустили в сойвинскую еврейскую молельню. Тщетно твердили они, что они правоверные евреи, — служитель прогнал их.

— Только русины носят шубы и брюки из дерюги, — высказал он свое мнение.

Сойвинские господа часто говорили о Кальмане Асталоше. Они считали, что именно этот «отчаянный мерзавец» виноват в том, что жизнь в Сойве не так хороша и спокойна, как раньше. Народ стал нахальным, сойвинцы перестали уважать бога, попов и господ. А как много развелось простого люда! В Сойве на лесопилке несколько лет тому назад работало человек триста, теперь уже их тысяча семьсот человек. В Полене вместо шестидесяти человек работало восемьсот сорок. Между Сойвой и Поленой открыли местную железную дорогу, и теперь лесорубы все чаще шатались по Сойве.

В Сойве в течение десяти лет существовал «Библиотечный и самообразовательный клуб» еврейских рабочих. Венгерские и русинские рабочие решили тоже читать книжки и просвещаться. Но известный берегсасский антисемит Вашархейи, ставший после своей женитьбы на Марике Сабо начальником уезда, не разрешил венгерским и русинским рабочим организовать свой клуб. Тогда, к бесконечному возмущению кальвинистского пастора Недьеши и греко-католического священника Дудича, венгерские и русинские рабочие вступили в члены еврейского клуба. Эти два попа, к большому удивлению всех сойвинцев, после стольких лет вражды помирились. Дудич посетил Недьеши, и тот отдал визит Дудичу. Если уже это всех удивило, то последующие события и впрямь можно было считать чудом: в один прекрасный день оба попа вместе пошли в гости к раввину Френкелю. Френкель не отдал ответного визита, но с этого времени, встречая на улице своих духовных коллег, он не отворачивался, а отвечал на их приветствие.

Вскоре после примирения трех священнослужителей Вашархейи пригласил к себе Игнаца Фельдмана, председателя клуба самообразования еврейских рабочих. Кривоногий Фельдман почуял недоброе и, прежде чем пойти к начальнику, уговорился со своими друзьями, что если под каким-либо предлогом его заберут, то еврейским клубом будет руководить комитет, состоящий из трех членов: Давида Рабиновича, Федора Фомы и Белы Кюртеша.

Можно себе представить удивление Игнаца Фельдмана, когда Вашархейи принял его против ожидания не в штыки, а приветствовал дружеским рукопожатием.

— Садитесь, господин Фельдман, закурите сигаретку.

Фельдман сел и взял из золотого портсигара начальника уезда сигарету. Он сунул ее в рот, но забыл закурить.

— Я хочу попросить у вас совета, господин Фельдман, — начал Вашархейи. — Совета и помощи.

Услышав это, Фельдман — от удивления ли или от испуга — откусил кончик сигаретки.

— Знаете, о чем я думаю бессонными ночами? — спросил грозный начальник кривоногого Фельдмана. — Я думаю, господин Фельдман, о том, что нам делать, чтобы в нашей деревне, которая сейчас уже почти город, жизнь стала такой же прекрасной и культурной, как… Бывали ли вы когда-нибудь за границей, господин Фельдман? Нет? Ну, одним словом, я хотел бы, чтобы наша Сойва стала похожей на швейцарские города. Покой, чистота, культурность — вот что характерно для швейцарского города. А наша бедная Сойва…

Вашархейи глубоко вздохнул. Фельдман ерзал на краешке стула.

— Вы знаете, господин Фельдман, — продолжал Вашархейи, — знаете, чего нам прежде всего не хватает здесь, в Сойве? Я вам сейчас скажу. Культуры. Да. Наш главный и основной недостаток — это отсутствие культуры. Наши рабочие — еще недавно они были дровосеками — некультурны. А эта некультурность, простите меня, господин Фельдман, за прямоту, является отчасти — и не в малой степени — вашей виной. Вашей и тех, кто руководит клубом. Как воспитывает ваш клуб рабочих, господин Фельдман? Я вам скажу: никак. Что делает ваш клуб, господин Фельдман? Я вам скажу: он спит.

Фельдман, который шел к начальнику в полной уверенности, что его привлекут к ответственности за деятельность клуба, к своему великому удивлению, констатировал, что его ругают за бездействие клуба. Если бы у кривоногого Фельдмана было немного больше опыта, если бы он воспитывался не в сойвинских горах и до того, как стать руководителем клуба, не был лишь пастухом, он вряд ли обрадовался бы такому обороту и вряд ли согласился бы принять предлагаемую ему «помощь» господина главного начальника уезда. Вашархейи, начавший разговор с того, что хочет просить у Фельдмана совета, теперь сам советовал ему устраивать в клубе публичные доклады.

— В Сойве нельзя найти подходящего докладчика? В чем дело? Пригласите из Мункача или из Берегсаса. Там найдется.

И Вашархейи не только посоветовал, но тут же дал Фельдману письменное разрешение на устройство в клубе публичных докладов на темы, представляющие интерес. Для первого раза докладчик был приглашен из Берегсаса.

Таким образом, Кальман Асталош попал в Сойву.

Для доклада клубу удалось получить гимнастический зал школы. Из досок, взятых на время у завода, члены клуба устроили в гимнастическом зале скамейки. На этих скамейках было двести шестьдесят сидячих мест. Между скамейками и позади них были еще стоячие места человек на двести.