Бела Иллеш - Карпатская рапсодия

За эти выражения Кицбюхлер призвал Кенеза к порядку.

— Если бы Асталош поджигал дома всех тех, кто с ним поступил подло и несправедливо, половина Берегского комитата была бы в пламени!

Публика уже не скрывала своей антипатии.

Но Кенез не считался с публикой.

— Народ Берегского комитата когда-нибудь будет гордиться Кальманом Асталошем, — сказал он повышенным голосом, — как теперь он по праву гордится великим Тамашем Эсе!

Как ни старался председатель Кицбюхлер оградить Кенеза от враждебных реплик публики, ему это не удавалось.

Маркович не использовал своего права на последнее слово.

Асталош, который был явно болен и во время процесса сильно кашлял, сказал только несколько слов:

— Я знаю берегских господ с детства. Никогда я от них ничего другого не ждал. Но рано вам радоваться, господа, рано!

Было уже темно, когда присяжные удалились в совещательную комнату.

Их совещание продолжалось полтора часа.

Незадолго до полуночи фабрикант Кохут огласил решение.

— Заявляю по чести и совести, что по уголовному делу Давида Марковича, Кальмана Асталоша и Ивана Облока, он же Гугу, берегсасские присяжные, на основе материала судебного следствия, свободно от всякого внешнего влияния и в поисках одной только правды, вынесли следующее решение:

«На вопрос о том, совершил ли Давид Маркович то преступление, в котором он обвиняется, присяжные большинством голосов ответили: «Нет».

На вопрос, совершил ли Кальман Асталош преступление — поджог, большинством голосов присяжные ответили: «Да».

На вопрос, совершил ли Иван Облок, он же Гугу, то преступление, в котором обвиняется, присяжные большинством голосов ответили: «Нет».

Кенез вскочил.

— Высокий королевский суд! — крикнул он. — В решении присяжных имеется грубое противоречие. Если Гугу не виновен, если он не совершил поджога, то Асталош тоже не может быть виновен…

Через четверть часа председатель Кицбюхлер объявил приговор.

Марковича и Гугу суд признал в предъявленном им обвинении оправданными.

Кальмана Асталоша суд признал виновным в поджоге и приговорил к семи годам тюремного заключения с лишением прав на десять лет.

Публика встретила приговор аплодисментами.

Через два дня после освобождения Марковича бургомистр Турновский устроил ужин в честь уксусного фабриканта, На ужине тост за Марковича провозгласил начальник полиции Пал Шимон.

Гугу, которого Маркович уволил, переселился к дяде Фэчке.

При перевозке в иллавайскую тюрьму у Кальмана Асталоша началось сильное кровохарканье. Сопровождавшие его жандармы доставили в тюрьму труп вверенного им осужденного.

Когда в Берегсасе было получено известие о смерти Асталоша, рабочие кирпичного завода объявили трехминутную забастовку. Рабочие сойвинского завода почтили память Асталоша, прекратив работу на пять минут.

Шахтеры соляных копей с Слатине — в сотне метров под землей — с опущенными к ногам кирками выслушали речь Яноша Фоти, посвященную памяти Кальмана Асталоша.

В день освобождения Марковича моя мать уехала в Будапешт на похороны испанской бабушки. Все наследство после бабушки досталось матери. Оно состояло из тридцати семи испанских платьев.

А между тем к этому времени нам как раз было бы очень кстати какое-нибудь более ощутимое наследство. Отец уже совсем обеднел.

На бумаге он был еще владельцем виноградника и дома. В действительности же ни дом, ни виноградник ему не принадлежали. Даже подушки, на которых мы спали, были не наши. Исключительно благодаря политическим планам Комора банк все еще не выбрасывал нас на улицу. Прокурист собирался выставить на предстоящих выборах в парламент свою кандидатуру от правительственной партии против Имре Ураи. Поэтому он не хотел доводить дело до распродажи имущества отца, которого, несмотря на то что он так опустился и обнищал, многие еще любили в городе, а еще больше в тисахатских деревнях. В те времена уже были известны методы безболезненного вырывания зубов. По отношению к отцу Комор решил применить такой метод.

Однажды в воскресенье утром к нам пришел Маркович с необыкновенно торжественным лицом, в новом темно-синем костюме и, как всегда, с расстегнутыми брюками. Уксусный фабрикант не был больше нашим соседом. После своего освобождения он переехал на улицу Андраши. На старом месте на улице Бочкаи осталась только его вновь отстроенная, значительно большая, чем прежде, конюшня, уксусная фабрика, на которой теперь работали трое рабочих, и контора.

Это было первое посещение Марковича после четырехмесячного перерыва.

— У меня к тебе очень серьезное дело, Балинт. Я хочу поговорить с тобой наедине.

Отец повел его в гостиную.

— Садись, пожалуйста, и закуривай!

Маркович продолжал стоять и не закуривал.

— Несколько дней тому назад, — начал он официальным тоном, — мой друг прокурист Комор попросил у меня совета по одному щекотливому делу. Речь шла о тебе, Балинт. О твоих долгах. Комор сообщил мне, что ты должен банку больше или, во всяком случае, столько же, сколько стоит твой дом и виноградник. И ты не платишь даже процентов.

— Откуда же мне платить? — спросил отец.

На этот вопрос Маркович ответил только неодобрительным покачиванием головы и невозмутимо продолжал:

— Комор знает, что ты честный, порядочный человек, и не хотел бы доводить дело до продажи с молотка. Комор добрый и понимающий человек.

Отец с облегчением вздохнул.

— Я говорю, Комор исключительно добрый человек, — продолжал Маркович, — но, к сожалению, он обязан считаться не только с требованиями сердца, он имеет и обязанности по отношению к банку. Поэтому он просил моего совета относительно того, как выполнить те и другие обязательства. Я не только дал ему совет, но предложил и свое содействие, так как я не только друг Комора, но, несмотря ни на что, и твой друг, Балинт.

— Спасибо себе, Давид, искреннее спасибо. Я всегда знал…

Отец не успел сказать, что именно он всегда знал, так как Маркович перебил его:

— Не хочешь допустить до молотка?

— Нет, нет!

— А этого ты можешь избегнуть только одним путем. Если продашь и дом и виноградник. Я готов купить у тебя и то и другое. Чтобы с банком у тебя не было никаких осложнений, я заплачу тебе столько, чтобы ты мог ликвидировать все свои обязательства. Так как и дом и виноградник сверх всякой меры заложены, больше, к сожалению, дать не могу. Но это я готов сделать.

— На что же я буду жить? И что будет с семьей? — спросил отец после минутного молчания, совершенно подавленный.

— Об этом я тоже подумал. На складе общества по сбыту вина нужен безусловно честный кладовщик. Ты знаешь наш склад?