Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Вестовой доставил из Вильны в штаб полка депешу о приезде государя-императора и передал Оболенскому письмо, адресованное ему и Максиму. Письмо было от Нарышкина. Граф написал, что обвенчался и теперь приходится родственником этому жлобу Оболенскому, который даже не соизволил прибыть на свадьбу. И передавал приветы от Софи ему и Максиму.

Полковник Арсеньев, получив депешу, срочно велел явиться к нему командирам эскадронов. Как следует намылив им шею и приказав проводить занятия с эскадронами, направился к кавалергардам и, посовещавшись с полковником Левенвольде, вместе с ним посетил пани Тышкевич, умоляя ее отправиться в Вильну.

– Там будет весело! – убеждали ее полковники. – Приезжает сам император. Дом мы вам снимем…

Пани капризничала… Наконец соизволила произнести:

– Пусть меня попросит поручик Рубанов… Ежели хорошо попросит – соглашусь! И откуда берутся такие вредные офицеры? – надула она губки.

Полковник Левенвольде хмыкнул. Полковник Арсеньев нахмурился.

– Это ваше последнее слово?

– Да, господа! Ежели он меня уговорит – уеду. Ежели нет – останусь.

Вызвав к себе Рубанова, Арсеньев сказал:

– Сынок! Спасай полк и всю гвардию… Эта женщина желает, чтобы ты лично уговорил ее ехать в Вильну! Нас с Левенвольде она не слушает. Ты единственный, кто устоял против ее чар и не поддался… Болеешь, что ли? – участливо поинтересовался Михаил Андреевич.

Максим рассмеялся.

– Никак нет, ваше превосходительство! Разрешите выполнять приказ? – повернулся кругом и со смехом вышел из штабной палатки.

«Неисповедимы пути твои, Господи, – размышлял он, направляясь вечером к замку полячки. – Я люблю женщину, которой безразличен; в меня влюбилась женщина, которая безразлична мне… Однако уговорить ее я обязан. Еще этот Волынский ходит за ней как привязанный, перед глазами мельтешит. Ежели она уедет, пореже его видеть стану… Мало ему Мари… – сжал кулаки Рубанов, – теперь по пани Тышкевич с ума сходит. Ну уж нет! Полячку ты не получишь…»

В замке, несмотря на теплый день, было прохладно и сыро. Максим заметил по стенам потеки и плесень. «Как она тут живет? Видимо, не богата… или транжира».

Служанка провела его в комнату пани. Здесь было тепло и уютно. Жарко пылал камин, отбрасывая по стенам изломанные тени. На столе стоял тяжелый медный шандал на пять свечей и вокруг стола – два мягких стула. Недалеко от камина, над которым висел большой серебряный крест, виднелась широкая постель под балдахином. Рядом с кроватью стояло трюмо с огромным зеркалом, перед которым кавалерийским каре выстроились флаконы с духами, баночки с мазями, коробочки с пудрой и черт знает что с черт знает чем. В комнате витал пряный аромат парфюмерии и молодой женщины.

Максим затрепетал ноздрями, втягивая душистый волнующий воздух.

– Добрый вечер, пан офицер, – услышал он нежный пленительный голос, и в комнату вошла, нет, скорее вплыла, так легки были ее шаги, прекраснейшая из земных женщин.

«Черт-дьявол! То-то вся гвардия рехнулась… и даже сердцеед Волынский ходит сам не свой, потому что не в силах ее покорить».

– Сударыня! – произнес Рубанов и, щелкнув каблуками, склонил голову. – Каюсь! Я был слепцом.

Лицо пани Тышкевич вспыхнуло от удовольствия, и, чтобы скрыть смущение, она подошла к камину и протянула руки к огню. «Господи! Отчего я покраснела? Сто лет со мной такого не случалось…»

– Позвольте представиться, мадемуазель? Поручик Максим Рубанов! – хотел добавить: «По вашему приказанию явился», но передумал.

Женщина, казалось, никак не отреагировала на его слова, и в комнате повисло молчание.

Только Максим подумал: «Чего это она?..», как полячка, словно спохватившись, отпрянула от огня, быстро повернулась и шагнула в его сторону.

– Пани Тышкевич. – И губы ее приоткрылись, будто в ожидании поцелуя.

Максим собрался сказать: «Очень приятно», но лишь молча поцеловал руку.

Когда он отпустил ее и выпрямился, рука безвольно повисла вдоль тела. Взглянув в лицо женщины, Рубанов увидел, что она закрыла глаза, почувствовал, что дыхание ее стало неровным и частым, а губы, казалось, тянулись к нему и что-то шептали. Будь на ее месте другая, он без раздумий прикоснулся бы к ним, но эта была слишком красива, а яркая красота отпугивает мужчин.

Он смутился и лишь произнес:

– Позвольте присесть? – Хотя рядом с ней стоять ему было приятно.

Она опять покраснела и, чуть заикаясь, промолвила:

– Да, да, конечно. Простите. – И снова отошла к камину, словно огонь мог защитить ее и спасти от самой себя.

«Да что это я? Как девчонка!» – Взяв с каминной полки колокольчик, нервно затрясла им и велела заглянувшей служанке нести шампанское. Через минуту та внесла поднос с вином, фруктами и конфетами в вазочках. Глупо хихикнув, составила все на стол, поклонилась Рубанову и выбежала за дверь.

«Эту кошечку мог бы запросто охмурить, – поглядел Максим вслед служанке. – Я гвардеец, я гвардеец! – повторил он два раза для бодрости. – К тому же боевой офицер… – И взял шампанское. – Мадам Клико? Великолепно! – Выстрелил в потолок пробкой и наполнил два хрустальных бокала, немного пролив на скатерть. Скотина неловкая! – обругал себя. – И боевой офицер…»

– Сударыня! Прошу к столу.

– Убирайтесь!..

Он вытаращил глаза и поставил бокал, думая, что ослышался.

– Я согласна! Уеду! А вы убирайтесь… Какая же я дура! – Нервно сжав пальцы, заметалась по комнате.

Лицо ее побледнело и сделалось прекрасным, как у богини.

Или у ведьмы! У молодой, любящей ведьмы.

– Уходите, я прошу вас, – спрятала лицо в ладони и зарыдала. – Это же все несерьезно. Я пошутила… вы вовсе мне не нужны, – всхлипывала она, – и никто не нужен… никто! Уходите!

– Это я вас обидел, сударыня? – подошел он к ней и, убрав со лба черную прядь, ласково-ласково, нежно-нежно поцеловал в мокрый от слез глаз, затем в другой.

– Я ненавижу вас… Ненавижу… – обхватила руками его шею и прижалась лицом к груди, продолжая вздрагивать от рыданий.

Максим осторожно гладил ее голову, плечи и напряженную спину.

– Как я вас ненавижу… – услышал он шепот, в интонации которого подразумевалось: «Как я вас люблю…»

Она крепче обхватила его, постепенно успокаиваясь и прижимаясь к нему всем телом. Он почувствовал тепло ее ног и упругую нежность груди. Исходящий от нее запах кружил голову и мутил сознание.

Он легко поднял ее на руки, удивляясь про себя, как мог столько времени не замечать эту женщину, не думать о ней и быть от нее вдалеке. Осторожно положив ее поперек кровати, он не стал тратить время на расстегивание многочисленных крючочков и пуговиц, а одним страстным движением разорвал платье, обнажив грудь.