Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Подозревали, что он главное лицо бунта, но с первых его слов удостоверились, что тот являлся, как и солдаты, слепым орудием других, завлеченных убеждением верности Константину.

Николай Павлович поручил снимать допросы и записывать показания подозреваемых в мятеже генерал-адъютанту графу Толю.

В тот же вечер он пишет брату Константину в Варшаву: «Я стал императором, но какой ценой, Боже мой! Ценой крови моих подданных».

Следом за первым арестованным к царю привели Бестужева, офицера Московского полка. От него узнали, что князь Трубецкой был назначен предводителем мятежа.

«По первому показанию насчет Трубецкого, – пишет в своих воспоминаниях Николай, – я послал флигель-адъютанта полковника гвардейского главного штаба Андрея Михайловича Голицына взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль.

Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены.

Князь Голицын имел приказание забрать все его бумаги, но таких не нашел, однако, в одном из ящиков, нашлась черновая бумага на оторванном листе: это была программа на весь ход действий мятежников на 14-е число с означением лиц участвующих и разделением обязанностей каждого. Князь Голицын скоро воротился от княгини Белосельской с донесением, что там Трубецкого не застал и что он переехал в дом австрийского посла графа Лебцельтерна, женатого на другой же сестре графини Лаваль.

Позже Трубецкой был выдан князю Голицыну и им ко мне доставлен. Кажется мне, тогда же арестован и привезен ко мне Рылеев. В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся ночь».

Настало утро следующего дня. Солнце ярко освещало войска, было около десяти или более градусов мороза. Долее держать их под ружьем не было нужды.

Надев преображенский мундир, император объехал и поблагодарил солдат и офицеров. Когда возвращался обратно, мимо него провезли в санях Евгения Оболенского.

Не успел Николай прибыть во дворец, как ему доложили, что явился сам Александр Бестужев, прозванный Марлинским.

Император вышел в залу и велел позвать его. Тот приблизился, отстегивая саблю и протягивая ее государю, произнес:

– Преступный Александр Бестужев приносит вашему величеству свою повинную голову.

На следующий день конногвардейцам пошли награды.

Нижним чинам было повышено жалованье.

– Хошь на рубь в треть – и то давай сюды! – радовались кавалеристы.

Двести кирасиров «беспорочной службы и хорошего поведения» стали получать вместо семи почти двадцать в треть, что являлось приличным доходом.

Унтера – вместо двадцатника – двадцать шесть с полтиной.

То-то у Тимохина было радости.

Вахмистры же вместо тридцати одного рубля стали получать сороковник.

Тем более не обидели и офицеров.

Двух полковников император назначил флигель-адъютантами. Все командиры эскадронов получили ордена.

Лишь один Рубанов не получил ничего… и перед Новым годом был арестован. Приехавший за ним пехотный капитан ужасно стеснялся; извинялся, пожалуй, почаще подвыпившего гусарского полковника, мир праху его, и с жалостью глядел на жену и сына опального конногвардейца.

На улице их ожидала зарешеченная карета и сопровождение из четырех кавалеристов, то и дело покрикивающих на лошадей и нервно поправлявших седла, подтягивающих подпруги и застегивающих мундштуки.

«Волнуются. Не привыкли полковников арестовывать», – с горечью подумал Максим, обнимая жену и сына.

А в доме напротив кто-то играл на рояле сонату Бетховена.

Мари, стянув на груди платок и дрожа, глядела на мужа, на то, как он садился в арестантскую карету, и не могла понять, что случалось… За что?..

Прежде чем дверца закрылась, Максим что-то крикнул ей и помахал рукой. Но она ничего не слышала и не воспринимала, кроме оглушительных аккордов бетховенской сонаты, гремевшей из соседнего окна, а может, у нее в голове…

Рубанов думал, что его повезут в Петропавловскую крепость, но карета остановилась у Главного штаба. Опрометью выбежавший дежурный поручик отдал честь вылезшему из кареты полковнику и с уважением произнес:

– Извольте следовать за мной на гауптвахту, ваше превосходительство.

Молодой солдатик учебного карабинерного полка открыл перед Рубановым дверь.

– Принимайте, господа, еще одного товарища, – произнес офицер, и Максим ступил в длинное и просторное помещение главной гауптвахты.

– Рубанов! И вы здесь? – услышал удивленный голос Оболенского и попал в его объятия.

Следом пожал руку и Нарышкин. Оба они были с крепкого похмелья.

– Нас с самого утра привезли, – сообщил князь, – с ума все посходили… Россия испокон веку на нехватку дураков не жаловалась… Полагаю, разберутся – выпустят.

После обеда знакомый уже Рубанову дежурный офицерик вызвал его и, вытирая губы, измазанные вареньем, объявил, что сейчас они пойдут в Зимний дворец.

Рубанов строго глянул на поручика, отчего тот подтянулся и на всякий случай козырнул ему; через стеклянную дверь офицерской караулки Максим разглядел стол, самовар на нем и громко что-то обсуждавших офицеров.

«Совсем службу завалили, черти… Никакой дисциплины!» – пока шел через площадь в Зимний, злился он.

О жене и сыне старался не думать, отвлекая себя посторонними мыслями.

В Зимнем молоденький офицер заблудился, и, выяснив, куда им надо идти, Рубанов сам привел его в гостиную императора, где проводились допросы. Покрасневший поручик, благодарно кивнув, ушел, а дежурный флигель-адъютант проводил полковника в гостиную, где уже ждали его генерал-адъютант Левашов и император.

Николай сидел в глубине комнаты за маленьким столом, освещенным четырьмя свечами в медном подсвечнике, и что-то читал.

Сесть Рубанову не предложили, а Левашов, несколько смущаясь, так как не раз играл с ним в карты, произнес:

– На вас есть прямое показание, что вы участвовали в намерении тайного общества свергнуть законную власть.

– Вздор! Ни к какому тайному обществу никогда не принадлежал, о намерениях оного сведений не имел и прошу очной ставки с моими обвинителями…

– Не горячитесь, полковник, – поднялся со своего места император и подошел к нему. – Я знаю, мой брат очень ценил вас и вашу службу. Почему же не желаете служить мне?..

А что касаемо тайного общества, то ежели не участвовали в нем, об этом нам будет в точности известно. Напрасно никто из моих подданных не пострадает, ибо мною дано направление следственному комитету не искать виновных, но всякому давать возможность оправдаться…

Однако, господин полковник, атаку Конного полка вы сорвали, и мы из-за вас могли бы упустить победу.

Этого, надеюсь, вы отрицать не станете? Да вы садитесь, садитесь, – указал на стул.