Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

— Для того чтобы в гимназии лучше учились. Одно дело, когда он за партой в гимназии ворон ловит, а другое — когда ты у него дома вдалбливаешь в его пустую башку каждый урок. Намучился я с такими митрофанушками. Ты, наверное, не читал Фонвизина?

Никита пожал плечами.

— Умнейший писатель. Вот такого же лодыря-недоросля, Митрофанушку, и показал в своей книге. Натерпелся я, но надо было деньги зарабатывать. И когда уже в Московском университете учился, тоже занимался репетиторством, ведь у матери не было денег, чтобы прокормить меня. После окончания университета не мог найти место в Москве, и меня решили в Казань отправить. А я оказался здесь — не захотел ехать учителем в гимназию. Зачем мне глушь казанская! И вот попал сюда, спасибо матери, на коленях молила знакомого генерала, и он определил меня в гвардию. Мне и здесь не нравится, но все-таки тут лучше, могу встречаться с хорошими людьми, с которыми познакомился перед тем, как поступить в полк. И теперь я с ними встречаюсь. Поговоришь, отведешь душу — и легче становится на сердце.

— А я из села ни ногой. Никого не знаю.

— А я знаю, Никита. Наверное, знаю больше, чем надо.

— Да, ты знаешь за двоих! — Никита с восхищением посмотрел на друга.

— Знаю… И тебе кое-что должен сказать. Да не уверен, стоит ли? — замолчал Аверьян, покачав головой.

— Не хочешь? — обиженно спросил Никита.

— Хочу, но побаиваюсь.

— Наверно, думаешь, что я, как тот Митрофанушка, о котором ты рассказывал, не осилю твою науку? Ведь все, о чем ты рассказывал, я уразумел!

— Уразумел! Это, Никита, не та наука. Из-за нее может и голова слететь.

Никита удивился и испугался.

— Что ты меня пугаешь?

— Я уже и не рад, что завел этот разговор.

— Да ты говори. Я все понимаю. Мать говорила, что понятливый, все быстро схватываю. Ты знаешь, как я дома читал евангелию!

— Евангелие! — подчеркнул последний слог Аверьян.

— А как я читал! Хотя и не быстро, но выразительно. Гак произносил слова, что в хате все плакали — и дедусь, и бабушка, и мама, и тетка Христина. Я читаю, как Иисус Христос накормил тысячи людей тремя хлебами, а тетка всхлипывает и говорит: «Ой, если бы нам такой хлеб испечь, чтобы всем моим глотку заткнуть». У нее тринадцать детей, да еще дед и бабка, слепой муж, ему глаза выбил барский управляющий. Как бедной женщине детей прокормить?..

— И я об этом думаю, — крутнул головой Аверьян.

— Так ведь у нас мысли одни и те же…

В этот раз они не окончили интересный для Никиты разговор, — нужно было бежать на муштру.

Несколько дней терзался Аверьян, думая об этом разговоре. Правильно ли он поступил, приоткрыв свою тайну малознакомому человеку? А может быть, Никита честный и с ним можно быть откровенным? Не так давно Аверьян встречался со своими единомышленниками. Речь шла о том, что нужно найти среди солдат такого человека, чтобы на него можно было положиться. А где найдешь такого? А может, Никита и есть такой человек? Вдруг он такой же, как вышедшие в тот трагический день в декабре 1825 года на Сенатскую площадь солдаты? Взвешивая особенности характера Никиты, он как бы решал алгебраическую задачу с одним неизвестным. Что представляет собой Никита? Не может быть, чтобы его подослали к нему с определенной целью — выведать, чем дышит сын бывшего опального капитана Несторовского. Он тут же отбрасывал такое предположение. Никита чист душой и человек честный. И, вспомнив Машу, окончательно поверил Никите. Он, кажется, влюбился в его очаровательную сестрицу.

Прошло две недели после посещения Мировольских. Чтобы не грустил Никита, Аверьян дал ему повесть Пушкина «Капитанская дочка» и попросил у командира батальона разрешения для солдата Гамая читать эту книгу в свободное от службы время. Командир батальона не отказал в просьбе, и Никита за несколько дней с увлечением дважды перечитал понравившуюся ему повесть. Потом стал намекать Аверьяну, что хочет еще раз погулять по Петербургу, полюбоваться памятником царю Петру. Аверьян сразу понял, что влечет смекалистого гвардейца, но не подал вида. Нужен ему этот памятник, как вон то далекое облачко, плывущее быстро в сторону Кронштадта! По сравнению с другими солдатами Аверьян был в привилегированном положении. Командир батальона знал, что Несторовскому покровительствует генерал, и всячески содействовал этому необычному солдату. И когда Аверьян попросил, чтобы ему разрешили по воскресеньям навещать знакомого отставного офицера, приказал отпускать его в город с утра до шести часов вечера. Командир батальона не возражал, чтобы с Несторовским отпускали и дисциплинированного солдата Никиту Гамая, которому тот хочет показать дворцы и памятники столицы и рассказать о Петре Великом и других императорах.

— Похвально! Похвально! — Командир батальона покровительственно похлопал Аверьяна по плечу. — Таких послушных и сообразительных солдат нужно учить. А я знаю, что вы умеете учить! — вежливо намекнул на репетиторские способности Аверьяна, поскольку знал об успехах бывшего студента на этом поприще и даже сам собирался пригласить его репетитором по алгебре к своему сыну, не сумевшему осилить эту науку, как и его отец.

Вот так они и получили разрешение на прогулки. Но куда отлучался на несколько часов Аверьян, Никита не знал. Говорил, что ходит к одному знакомому, ну и пускай ходит. Аверьян объяснил, как пройти к памятнику Петру, потом к Исаакиевскому собору и к Казанскому, где похоронен Кутузов, а сам поспешил в направлении железнодорожного вокзала. В этот раз Никита долго ждал Аверьяна, только в полдень пришел он к памятнику, где условились встретиться.

Никита не шел, казалось, летел рядом с Аверьяном, едва успевавшим за ним. Однако Аверьян не останавливал его, зная, почему так торопится Никита.

Хотя племянник и не предупреждал тетку о своем приходе, но, как видно, их ждали и встретили радушно. На столе красовалась новенькая скатерть. Олимпиада Михайловна где-то раздобыла опрятные половички, покрыла ими хорошо вымытый пол, даже края занавесок украсила тонкими кружевами. Это сразу же, как только вошли в комнату, заметил Аверьян. Олимпиада Михайловна и Маша были одеты в свои лучшие платья. На это тоже обратили внимание Аверьян и Никита.

Дверь им открыла Маша. Хотя она только молча кивнула на приветствие гостей, Аверьян увидел, что за внешней сдержанностью Маши скрывается радость. Об этом говорили ее глаза. В прошлый их приход они были печальны, а сегодня сияли нескрываемым счастьем. И Никита был неузнаваем. Аверьян больше не беспокоился за него. Сегодня Никита не сидел молча, не опускал глаза долу, а справился о здоровье и следил за каждым Машиным движением. Аверьян помогал тетушке хозяйничать на кухне. Он надел на себя передник и, многозначительно подмигнув Никите, стал расставлять посуду, гремя тарелками, звеня ножами и вилками. Сначала Маша бросилась помочь матери, но Аверьян отстранил ее, сказав, что сегодня он хочет быть ассистентом Олимпиады Михайловны. Все мысли Никиты были заняты Машей, однако его слух уловил непонятное для него слово «ассистент». «Непременно спрошу», — подумал он. А Маша тем временем стала расспрашивать Никиту о его Полтавщине. Он с воодушевлением рассказывал о своей Запорожанке. На вопрос Маши: «Есть ли в селе сады?» — принялся так красочно описывать сады, что она даже захлопала в ладоши. Есть и вишни, и яблони, и сливы. Их плоды можно срывать руками. Возле каждой хаты растут плодовые деревья, хотя и не очень ценных сортов. А когда зацветут яблони, красота вокруг неописуемая. Все деревья стоят словно покрытые белым пушистым покрывалом. Вокруг летают пчелы, собирают нектар с цветов. Когда начинают краснеть вишни, так и тянет сорвать их и полакомиться. Но надо ждать, пока они созреют. Тогда ягоды становятся темно-красными, налитыми соком и очень сладкими! А яблоки — и желтые, и краснобокие. Никита рассказывает, а Маша следит за каждым его движением, он показывает, как подходит к вишневому дереву, наклоняет ветку, на которой висят подрумяненные солнцем ягоды, еще не созревшие полностью и совсем спелые. Срываешь, какая тебе нравится.