Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

— Нет, нет, слушаю с огромным вниманием.

— Удивительно. Думал, что для посторонних людей мое прозябание совсем неинтересно. Кажется, все рассказал, теперь вот что хочу сказать. Я могу кое-что посоветовать вам…

— Простите, что перебиваю. Буду вам очень благодарна за совет. Но прежде скажите мне, как… как зовут того вашего знакомого, «метеора»? — А сама с тревогой ждала ответа.

— Хе-хе-хе! И ваше сердце заинтересовала эта личность. Он просил меня никому о нем не говорить. Но… но вам я скажу, как петербуржанке. Он под большим секретом сказал мне, что он агент… Ну, как вам сказать, какая это должность… не должность, а вернее, роль. Он доверенное лицо организации.

— Понимаю… понимаю…

— Вот и хорошо, что понимаете. Эта организация называется партией, может, слыхали? Вот и хорошо. Эту партию называют социал-демократической. Может, я не так выразился? Простите, начал хромать в лингвистике. Партию — это кого, что. Да? А впрочем, к лешему грамматику. Они называют свою партию социал-демократической. Он так сказал. Я в этом не разбираюсь. Я сам по себе… Подальше от всяких партий. Достаточно для меня и Петербурга…

— Погодите, погодите. Извините, скажите, как его зовут?

— Э… Э… фамилии не скажу, не обижайтесь. А зовут его Аверьяном… Это его настоящее имя, а ко мне он приходил как Василий.

— Аверьян! — глухо простонала Мария Анисимовна.

— Что с вами? Я принесу воды, — встревожился услужливый хозяин.

— Не надо! Не надо! Я не падаю в обморок. Крепко держусь на ногах… Жизнь такая жестокая, она не позволяет манежиться. Значит, он Аверьян! А по отчеству Герасимович?

— Да! Вы его знаете? — Заискрились, заблестели глаза у старика, точно пуговицы на мундире.

— Знаю… Знаю… Это мой брат.

— Брат?! — воскликнул таким бодрым, зычным голосом Андриан Данилович, что никак не соответствовало его тщедушной фигуре.

— Да! Только не родной, а двоюродный.

— Это не имеет значения.

— А ту книгу, о которой вы говорили, он передал в вашей квартире моему мужу… Из-за этой книги мой муж сидит теперь в вашей тюрьме. Извините, не так выразилась. В уездной тюрьме.

— Э… э… Так Никита Гамай — это ваш муж? Никита… Никита, а по отчеству Парфентьевич?

— Нет, Пархомович.

— Дорогая моя, я сочувствую вам… Их будут судить.

— Скажите, пожалуйста, Андриан Данилович, что им будет?

— Строго будут судить. У вашего соседа статья за поджог помещичьего имущества. Правда, не доказано свидетелями. Только сын помещика утверждает, что видел, как этот человек шел по степи к стогам, а свидетелей нет. Но все-таки осудят. Может, не на каторгу, а в ссылку сошлют. Вашего мужа судят за сокрытие нелегальной, антигосударственной литературы. А он показал на следствии, что ему на базаре подсунули. Тоже нет свидетелей. Кстати, ваша волостная полиция в юриспруденции ни бельмеса не смыслит, не могла все обставить как следует, в бумагах нет подтверждающих данных. Но поймите, многоуважаемая Мария Анисимовна, судить будут сурово. Полиция неистовствует, и губернатор требует наказывать беспощадно. А на губернатора нажимают из Петербурга, государь возмущен, что и в селах, и в городах непослушных становится все больше и больше.

— А когда будет суд? — с трудом сдерживая слезы, спросила Мария Анисимовна.

— Дней через пять, очевидно. Вы же дня через три приедете?

— Приедем непременно.

— Вот тогда я вам обо всем и расскажу. А пока что мужайтесь. Еще об одном хочу вам сказать: сегодня вечером буду в гостях у знакомых, там собирается компания завсегдатаев, играем в преферанс. Будет там и председатель суда. Я думаю, с его помощью можно будет ускорить судебный процесс.

Женщины торопились в Белогор и, чтобы приехать в город на рассвете, выехали сразу после вторых петухов. Мария Анисимовна рассчитывала застать секретаря суда дома, покуда не ушел на службу, хотелось расспросить его подробнее о ходе дел, а может быть, самой попасть в судебную палату, на заседание суда, послушать, как будут судить запорожан.

Тихонько вошла во двор, придержала щеколду у калитки, чтобы не звякнула, осторожно постучала в дверь и спросила у старухи кухарки:

— Встал уже господин?

— Уже встал, умывается.

Мария Анисимовна помахала рукой, и во двор зашла Марина Голубова. Подала ей два узелка.

— Вот это жирненькая курочка, уже готовая, потрошеная. А это маслице, только вчера сбили. Свежее, ароматное. Отдайте хозяйке, а мы на улице подождем.

Кухарка ничего не сказала хозяину, а он, причесываясь у зеркала, и увидел в окно женщин — они стояли на улице, сгорбившись, устало склонив головы. Велел кухарке позвать во двор старшую. Вышел на крыльцо, пожал руку Марии Анисимовне, усадил на скамейку за домом в тихом месте.

— Виноват я, дорогая моя. Судья поспешил. Приговор вынесли уже на второй день после того, как вы приезжали, а через два дня их посадили в вагоны и отправили по этапу. Всем троим присудили высылку в Архангельскую губернию.

— Надолго?

— На один год. Это лучшее из того, что могло быть.

— Лучшее?

— Да! Поймите меня. Время теперь суровое. Вспомните меня потом. А ваши отбудут один год и вернутся домой.

— Боже мой! И мы их не проводили. Если бы знали, то дневали и ночевали бы тут.

— Мария Анисимовна! У меня нет права успокаивать вас, потому что косвенно и я виновен в вашем горе. Ко мне же приходил ваш знакомый с книгой, из-за которой арестовали и судили вашего мужа.

— Вы не виноваты. Полиция давно искала повод. И вы тут ни при чем.

— Поверьте, я разделяю ваше горе, но теперь ничего не поделаешь.

— Вам легко говорить, потому что сами на свободе, а наши в тюрьме, — невольно вырвалось у нее.

— Уточняю: в ссылке, — произнес, не обидевшись, секретарь суда.

— Это все равно, это — неволя. Где они будут жить, что делать? Там же морозы! А Никите Пархомовичу шестьдесят шесть лет. — Она зарыдала, закрыв лицо платком.

— Я вам искренне сочувствую. Скажите, чем могу помочь?

— Чем? Прошу вас, уважаемый Андриан Данилович, узнайте адрес, куда их увезли, и как туда отослать теплую одежду.

— Это я сделаю. Узнаю и вернусь домой. А вы приходите через час.

Григорко ждал мать у открытых ворот, молча взял лошадь за узду. Въехали во двор. Ничего не говоря, женщины слезли с брички. Марина Евсеевна и Лидия взяли свои мешки с передачами для арестованных. Молча попрощались с Марией Анисимовной и Григорком и направились домой.

Григорий пошел за матерью, внес мешок в хату, положил его на скамью и тогда спросил:

— Не взяли? Запретили?

Мать упала на лавку и заголосила. Григорко не знал, что делать, встревожился. Он впервые видел мать такой взволнованной и растерялся. Какие найти слова, чтобы успокоить ее? Что случилось с отцом? Почему она ничего не говорит? Почему привезла назад так старательно приготовленную вчера передачу?