Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

Хотя и Пархом был против шумной и многолюдной свадьбы, но все же спросил:

— Николай Пафнутьевич, а ваши соседи и знакомые по работе не обидятся, что их не пригласили?

— Не обидятся! — заверил старый Кагарлык. — Я кое-кого еще приглашу, только не пьяниц, что любят в рюмку заглядывать.

Максим Козырь понравился всем присутствующим на свадьбе. Действительно, он был похож на цыгана. Среднего роста, смуглый, с орлиным носом на продолговатом лице и с непокорным, цвета вороньего крыла чубом, все время спадавшим на лоб, Максим оказался отличным танцором. Но больше всего поразил гостей своим пением. Просто очаровал песней «Ой, ты дивчино, горда та пишна», которую спел под аккомпанемент гармонии, на которой хорошо играл отец невесты; он пел приятным тенором с таким вдохновением, что гости попросили его повторить.

Среди гостей, что пришли без приглашения, затесался один полицейский соглядатай, однако за время свадьбы он не заметил ничего подозрительного: из присутствовавших никто не сказал ничего непристойного, а поднадзорный Гамай вел себя как подобает порядочным людям. Полицейский окончательно успокоился — значит, Гамай поумнел, стал рассудительным, да теперь и жена приберет его к рукам…

После свадьбы Максим Козырь, который был моложе Пархома на пять лет, еще больше привязался к своему земляку.

— Я рад, что теперь буду чаще встречаться с тобой, — говорил Максим Пархому, когда они пили пиво у киоска на Первой линии. — Понимаешь, теперь, после свадьбы, на которой я был у вас, могу свободно приходить к тебе как земляк и знакомый.

— Я тебе говорил, Максим, — сказал Пархом, — можешь приходить, только остерегаться надо.

— Я это знаю! — блеснул глазами Максим. — Меня никакая полиция не поймает. Вот! — Он скрутил фигу. — Вот что господину становому приставу!

— Не слишком хвастайся, могут так схватить, что и не опомнишься, откуда беда свалилась.

— Не схватят, Пархом. Я как вьюн выскользну из рук! — захохотал Максим.

— Ну и хвастливый ты, Цыган!

— Вот увидишь, Пархом.

Они свернули с Первой линии на рынок, перешли через железнодорожный переезд.

— Здесь нет людей, пока мы дойдем до дома твоего тестя, хочу тебе кое-что рассказать… Слушай, Пархом. Мне сказал знакомый шахтер, дед Борис. Ты же знаешь его? — вопросительно посмотрел на Пархома.

Пархом удивился:

— Знаю, а что он тебе сказал?

— Не скрывай от меня, Пархом. Я все знаю. Ты — большевик! — понизив голос, проговорил Максим.

Пархом даже остановился, пораженный такой «новостью». А Максим продолжал:

— А ты меня не ругай, Пархом. Я такой, как и ты. Только я еще не вступил в партию. Еще молодой и сопливый. И ничем себя не проявил. А где я проявлю? Это не пятый год, и восстаний нет. Но я знаю, что в Юзовке есть члены партии больше-виков… И я непременно вступлю в эту партию, только, к сожалению, осенью меня призовут в армию. Мне уже пошел двадцать первый год.

— А знаешь что, Максим, — сказал Пархом, подумав, — хочешь, я дам тебе совет как старший?

В беспокойных глазах юркого Максима засветился огонек, и он внимательно посмотрел на Пархома.

— Вот что, Максим, — сказал Пархом. — Когда повстанцы дрались с войсками в Горловке, у нас был начальником штаба Никифор Колотушкин… Хотя мы тогда и не победили, но если бы не он, то у нас было бы намного больше потерь. Никифор Колотушкин во время службы в армии был унтер-офицером.

— И что? — не утерпел Максим.

— А то, что Никифор немного разбирался в военном деле и знал, как надо командовать и нападать на противника.

— И… — хотел что-то сказать Максим, да только махнул рукой.

— Так вот про твое «и». Ты смышленый и смелый парень. И еще скажу — энергичный товарищ… Коногон наш боевой! Говорят, ты и в шахте поешь?

Максим довольно улыбнулся, ободренный похвалой, и тотчас задиристо ответил:

— А что? Слезы проливать под землей? Пою!

— Ты интересуешься всем, что делается в нашей Юзовке…

Недослушав, что ему хотел сказать Пархом, нетерпеливый Максим быстро прошептал:

— Интересуюсь! А что? Как выберешься из шахты на свет божий, так сразу хочется узнать, как люди живут.

— Какой ты шустрый, парень! — похлопал его по плечу Пархом.

— Если будешь тихоней да слабаком, заклюют и затопчут, — бойко ответил Максим. — Ты знаешь, я ведь большевикам сочувствую, — заговорщицки подмигнул он. — Поэтому, земляк, и я присматриваюсь к тебе.

— А что? Земляк! Настоящий земляк. Ваше село Богатое совсем недалеко от Запорожанки. Разве двадцать верст — это далеко? Мне рассказывали о твоем отце, что он мучился, мучился в вашем селе Богатом, да и…

— «Богатое»! Какое там богатое! Это кто-то в насмешку так назвал. Такая нищета кругом, бывало, по три дня крошки хлеба во рту не было. Вот поэтому отец и переехал в Юзовку со всей своей оравой. Работает на заводе.

— Почему так называешь свою семью? Это оскорбительно.

— Да нет! Это я с уважением говорю. Отец так нас называет. Не со злости. Он так шутит. Когда садимся за стол, он спрашивает маму: «А где же наша орава? Всех сюда! Кормить надо!» И смеется, смеется на всю землянку. Мы ведь живем в такой халупе-землянке, что не дай бог. И темно, и холодно. Зато теперь ежедневно кусок хлеба есть, — захохотал Максим, и в его черных глазах запрыгали веселые искорки. — А кусков хлеба нужно много. Считай! — Максим начал загибать пальцы. — Отец — раз! Мама — два! Бабушка — три! Дедушка, отец отца, — четыре! Я — пять! А еще мои братья. Михаил — шесть! Елизар — семь! Петр — восемь! Яков — девять! А еще тетка, мамина сестра, — десять! О! Как раз хватило пальцев. Вот тебе и орава! И всех надо накормить. Но мы уже помогаем отцу, все братья работают и приносят домой заработанные гроши. Так вот, слушай, что я сделал. — Он понизил голос до шепота: — В Юзовке есть большевики и меньшевики. Ты же знаешь, что меньшевики — это подлецы.

— Ого-го! Здорово ты их.

— А что же? По-рабочему, по-шахтерски! Меньшевики ведь столько вреда причинили!

— Кто тебе сказал? — поинтересовался Пархом.

— Один человек. Он на шахте штейгером. Уже пожилой и очень хороший человек. Поверил мне, что я поддерживаю большевиков. Он сказал, что в Юзовке есть меньшевики, они против Ленина и против партии. Их… — проговорил он еще тише, — их называют ликвидаторами. Да?

— Да! — ответил Пархом, а потом добавил: — Значит, ты знаешь, что они хотят сделать?

— Знаю! — быстро, скороговоркой ответил Максим. — Они хотят, чтобы партию… чтобы ликвидировать партию… чтобы не было ее. И вот тот человек сказал мне, что в одном доме возле шахты «Ветка» вечером соберутся меньшевики. И показал мне одного меньшевика. Такой он невзрачный, с козлиной бородкой. Я и подкрался к тому дому. Долго ждал, пока начали расходиться. Вышли трое и продолжают свой разговор. Вот тот с бородкой и шамкает: «А я говорю, что надо ликвидировать. Такая партия ничего не сделает. Надо не так, как поступают большевики». А я думаю: «Ах ты шепелявая скотина!» И пошел следом за ним. Двое попрощались с ним и зашли в какой-то дом, а он поплелся дальше. Подошел к небольшому домику и только хотел открыть калитку, как я набросился на него. Подставил ногу, и он упал. Я заткнул ему рот платком, чтоб не кричал, а потом задрал пиджак да палкой по заднему месту. «Ах ты, — говорю, — меньшевистская гнида паршивая! Так ты против большевиков?» И заехал ему в ухо. Он испугался. Только сопит. Я быстро вытащил из кармана шнур, связал ему руки. Придавил коленом к земле, еще раза три ударил по заднице и сказал: «Цыц, молчи! Это тебе за то, что ругал большевиков. А будешь снова языком болтать, ноги тебе оторву и собакам выброшу». И убежал от него. Никто и не видел.