Сономын Удвал - Великая судьба

— Я хочу попросить разрешения сфотографировать вас.

— Конечно, конечно. Можно будет мне потом посмотреть карточку?

— Я вам пришлю ее, когда будет готова.

— Мне однажды довелось видеть фотографическое изображение нашего богдо Жавзандамбы. А теперь и у меня такой же портрет будет? — спросил Максаржав и весело рассмеялся. Элеске не удержался и улыбнулся тоже.

— Сейчас нет в Монголии более заслуженного человека, чем вы, — заметил русский.

Максаржаву пришлись не по вкусу эти слова. «Что это он мне прямо в глаза льстит, превозносит до небес? А говорили, открытый, искренний человек...»

— Угощайтесь, выпейте чаю, — предложил он гостю. — Вы, торговцы, и во время войны, верно, не забываете о прибыли. Однако если кто утратит меру... — Максаржав запнулся на мгновение, — это к добру не приведет. — Он хотел сказать: «Если будете использовать тяжелое положение в стране для собственной выгоды, прогоним вас, как прогнали амбаня». Алексей видел, что этот человек отличается от других монгольских нойонов. Чем же именно? На этот вопрос он и сам затруднялся ответить. Может, своей простотой? Но ведь о нем говорили как о человеке решительном и суровом, а порой даже жестоком. Рассказывали, что, пользуясь «законами военного времени», он сурово наказывал даже нойонов, которые имели более высокий титул, чем он сам. «А производит впечатление очень простого и открытого человека», — думал гость.

Максаржав тоже внимательно наблюдал за русским. Ему понравилось, что за столом тот держал себя, как настоящий монгол, — так же отрезал себе куски мяса, так же держал пиалу с чаем. «Либо это очень умный и наблюдательный человек, либо очень хитрая бестия, — думал Максаржав. — По тому, как человек пьет и ест, можно легко понять, хорошо ли он знает местные обычаи. Ну что ж, живет он у нас давно, возможно, и в самом деле привык».

Хозяин и гость, по всей вероятности, были почти одного возраста. Они с первой встречи нашли общий язык. Может, именно тогда у Максаржава и сложилось доброе мнение о русских, кто знает...

— Уважаемый жанжин и министр Хатан-Батор, позвольте сердечно поблагодарить вас за то, что согласились принять меня. Я сын простого крестьянина, воспитывался в богатой семье, а сейчас разъезжаю повсюду с товарами хозяина, многое повидал, кое-чему научился. Среди монголов мне живется, как среди братьев.

— Я вижу, у нас с вами много общего. Я ведь тоже сын бедняка. — И тут Максаржаву вспомнились слова Га-нойона: «С богатыми держись как богач, с бедными — как бедняк». — Хочу вас спросить, как ваше полное имя. У нас все зовут вас Элеске, — но ведь у русских, я знаю, длинные имена.

— Зовут меня Алексей Васильевич Бурдуков[А. В. Бурдуков впоследствии стал известным русским монголоведом.], а здесь меня прозвали Элеске. Я уж и сам привык к этому имени. — И он рассмеялся. — Я хотел бы сфотографировать вас у входа в палатку. Вы но возражаете?

Максаржав надел шапку и вышел наружу. Алексей навел объектив и щелкнул затвором.

— Ну, вот и готово, — сказал он.

Оба снова вошли в палатку и сели за стол.

— У меня к вам еще одна просьба, уважаемый жанжин. Устройте мне встречу с Маплай-Батором Дамдинсурэном.

— Это совсем нетрудно сделать. Эй, кто там? Далха, пригласи-ка сюда Дамдинсурэна. — Отдав приказание, Максаржав вновь обратился к гостю: — Дамдинсурэн что-то загрустил — давно не получал вестей из родного хошуна.

— Я слышал, что ваши люди уничтожили бурханов в храме Гэсэра и растащили имущество амбаня. Очень жаль, ведь это произведения искусства, созданные руками народных умельцев, а художественные ценности надо сохранять, — задумчиво проговорил Бурдуков.

— Вы правы, но только отчасти. Люди разрушают то, что стало для них символом иноземного владычества и угнетения.

— Я, кажется, очень утомил вас. Прошу простить за беспокойство. Дамдинсурэна я надеюсь встретить по пути. — И Бурдуков покинул палатку.

— Создано руками народных умельцев... — задумчиво повторил Максаржав слова гостя.

Надеясь разузнать что-нибудь о Того, Гунчинхорло присоединилась к караванщикам, отправлявшимся в столицу. Она готовила им еду, помогала пасти верблюдов во время стоянок. Так, с караваном, добралась она до Великого Хурэ. Пока караванщики занимались в городе своими делами, девушка зашла на подворье Га-гуна, где ей сообщили, что Того заглядывал сюда, расспрашивал про нее. Но было это больше года назад, а с тех пор о нем ни слуху ни духу. Гунчинхорло несколько дней бродила по базару, все ждала, не покажется ли в толпе знакомая фигура. Но надеждам ее не суждено было сбыться, и Гунчинхорло ничего другого не оставалось, как вернуться домой с теми же караванщиками. На обратном пути путники остановились на ночлег на берегу Толы, возле зарослей ивняка. Поставили палатку. Гунчинхорло развела костер, установила на камнях котел. К костру подошел старик караванщик — прикурить от огонька.

— Ох, дочка, гутулы-то у тебя совсем прохудились! Да, встретила бы своего суженого — не ходила бы в рваных. Как бы все-таки узнать, жив ли он? Нам-то, старикам, с такой помощницей идти хорошо.

— Я ведь не сразу решилась идти с вами обратно, сначала думала остаться в Хурэ...

— А как же отец? Ему без тебя совсем плохо придется!

— Знаю. Вот вспомнила об отце и решила возвратиться.

Другой караванщик, прислушавшись к разговору, вышел из палатки.

— Выходила бы ты за кого-нибудь из своих мест, оно и лучше было бы. У женщины без мужа характер портится. Что ей остается? С собакой целоваться!

«До чего неприятный старик этот Янда-гуай. Не любит он людей!» — подумала девушка.

— Хорошо нам, старым, быть умниками перед человеком, у которого горе, — вступил в разговор третий старик, сидевший в палатке.

Когда Гунчинхорло взяла ведро и пошла за водой, один из сидевших у костра язвительно заметил:

— Наш Янда совсем как юноша! Уж не собирается ли он на молоденькой жениться?

— Да если б и собирался, то какую-нибудь трясогузку не взял бы, выбрал бы себе порядочную, — возразил Янда.

— А старуху свою бросил бы? — спросил старик, сидевший в палатке.

— Знаешь пословицу: «Заглядишься на лань, последнего быка потеряешь», — засмеялся первый.

— Женщина в старости ведьмой становится, от ее болтовни уши вянут. С такой даже пройтись рядом неприятно. Только и знает, что ругается да молитвы шепчет. — Сочтя, что разговор принял интересное направление, Япда пригладил свои жиденькие волосы, прищурившись, откашлялся, отрывисто хохотнул и продолжал: — Вы-то, черт бы вас побрал, разве муж-чипы! Говорите «женщина», а сами даже по знаете, что это такое. Ослы вы старые! Вот я, когда был молодым, досыта потешился с хорошенькими бабенками! Была одна, по имени Шузандай, дочка Ца-нойона. Славилась красотой не только в нашем, но и в окрестных хошунах. Вот уж с ней я позабавился! Без ума была от меня. И я ее до сих пор забыть не могу.