Сэмюэл Блэк - Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

— Отзовите же этих распетушившихся флорентийских свиней! Убрать с поля боя весь их тупоголовый деревенский сброд! — кричал Паоло офицерам, проезжая по рядам наших разгоряченных войск. Он лупил по шлемам своим мечом и орал зычным командным голосом. Я делал то же самое.

Один из наших знаменосцев имел дерзость возразить мне:

— Но мы уже побеждаем! Мы захватили церковь! Город будет наш, если мы сейчас поднажмем, у нас же есть все преимущества! Почему вы говорите нам отступать?

Я медленно вернулся туда, где стояла его лошадь во главе колонны. Люди за его спиной выглядели разозленными и мятежными.

— Сними шлем, солдат. Покажи свое лицо.

Он исполнил мой приказ. На меня глянуло юное безбородое лицо. Я приставил меч к его горлу. Он не дернулся.

— Никогда не противоречь и не обсуждай приказы старших офицеров, — я посильнее надавил концом меча на его шею. Кожа поддалась, и его лицо побледнело. — Ты понял меня?

— Да, мессер… — его голос звучал тихо, но в нем до сих пор сквозило неприкрытое возмущение.

Я усилил давление острия: капельки крови побежали по шее.

— Громче!

— Да, мессер. Я понял. Виноват, мессер.

Я убрал меч:

— Отлично. Если это случится еще раз, я отрежу твою чертову башку. А теперь прикажи своим людям отступить!

К закату все наши отряды вернулись в лагерь. Мы видели, как пизанцы латают бреши своих укреплений. Мы слышали, как ропщут наши воины вокруг костров.

— Очевидно, что все случившееся дойдет до Флоренции, — сказал я. — И, вероятно, они обвинят нас в трусости.

— Те малодушные бумагомараки! — вскричал Паоло. — Что, черт побери, они понимают в военной стратегии?

— Разумеется, ни черта. Но возможно, нам следует объяснить им наше решение. Напиши донесение в Синьорию…

— У тебя что, нет гордости, братец?

Я вспыхнул:

— Конечно есть, Паоло. Но я…

— Вот уж поистине Господне наказание! В том дворце не осталось благородной крови. Там засели торговцы и волокитчики. И писать им донесение? Да плевал я на всю Флорентийскую синьорию!

Я опустил голову:

— Извини, Паоло. Ты прав, конечно. Я… я не знаю, о чем думал.

Он приблизился и крепко обнял меня:

— Мы, Вителли, принадлежим к славному роду кондотьеров. [15] Кондотьеры — в Италии XIV–XVI вв. руководители военных отрядов (компаний), состоявших в основном из иностранцев и находившихся на службе у городов-коммун и государей. Не забывай этого, брат. В нас больше благородства.

Миновала полночь, и я остался во дворце один. Я торчал на службе с раннего утра и физически испытывал крайнюю усталость; но ум мой бодрствовал, пребывая в необычайном волнении. И сейчас здесь, за моим столом, при свете единственной свечи мне оставалось написать одно письмо.

Последние шесть недель мне ежедневно приходилось писать или диктовать письма — ободряющие, убеждающие, предупреждающие, выражающие нашу обеспокоенность, наше разочарование, наше нетерпение. Но ничего по-прежнему не изменилось. Самым последним оправданием послужила вспышка малярии в лагере, которая якобы делает невозможной нашу атаку. Все в Синьории уже устали от братьев Вителли. Пришла пора положить конец их оправданиям и лживым сообщениям.

Обмакнув кончик пера в чернила, я начал покрывать лист бумаги своим самым изящным почерком. Это особое послание не предназначалось для глаз Паоло и Вителлодзо Вителли. Если наши уполномоченные выполнят задание с благоразумной осторожностью и тонкостью, которых я требовал от них, то Вителли догадаются о содержании этого письма, когда будет слишком поздно.

Я подписал письмо, высушил чернила, сложил бумагу и запечатал ее восковой официальной печатью Флорентийской республики. Подумав о сделанном, вздохнул с облегчением, удовлетворением и без малейшего трепета. Я вписал свое имя в скрижали истории. И доказал, что перо в определенных ситуациях может быть могущественнее меча.

Заключительная фраза моего письма являлась смертным приговором.

Я лежал бодрствуя, с закрытыми глазами, и прислушивался к дождю, чьи капли точно камни лупили по палатке. Я испытывал слабость и истощение. Неужели и меня свалила малярия? Сотни уже умерли от лихорадки, и еще больше лежали больными. Я размышлял, не следовало ли нам позволить в августе молодым флорентийцам захватить Пизу. Тогда мы обошлись бы гораздо меньшими потерями, и нам больше не пришлось бы разбираться с их треклятой Синьорией.

Из-за палаточного полога донеслись голоса. Открыв глаза, я приподнялся с кровати и увидел влетевшего внутрь стражника.

— Что там такое?

— Господин, извините за вторжение, но… — Он перевел дух и тяжело вздохнул. — Ваш брат, лорд Паоло, арестован и…

— Арестован?! Но как? Кто посмел?

— Флорентийский посланник пригласил его на завтрак этим утром…

— Я знаю. Меня тоже приглашали. Но я что-то приболел, поэтому…

— А когда завтрак закончился, они заявили, что хотят обсудить с ним более секретные дела. Поэтому он отпустил своих адъютантов и…

Я в отчаянии прикрыл веки:

— Проклятые обманщики!

Если они казнят его… я выясню имена всех виновных в этом решении и лично убью их. Одного за другим. Они будут умирать медленно. Мучительно.

— Верно, мой господин, но теперь они идут… к вам. Я бежал всю дорогу, чтобы предупредить вас, но вы должны поторопиться. Они вот-вот будут здесь.

Да… пожалуй, надо спасать шкуру. Если меня тоже арестуют, то кто тогда отомстит за Паоло? Тогда с Вителли будет покончено: никого не останется, кроме женщин и детей. Наши враги уничтожат даже и детей, захватят Читта-ди-Кастелло… Необходимо бежать. Но как?

— Умоляю, надо спешить, господин! Они будут здесь с минуты на минуту.

Я пристально взглянул на бледное, искаженное ужасом лицо стражника. Думай, Вителлодзо… думай! И тут меня осенило. Идея, конечно, была позорной, но иного выхода я не видел:

— Раздевайся и ложись в мою постель. Закройся с головой и изображай меня как можно дольше. Расскажи им, как тяжко ты болен. Когда они наконец откроют твое лицо, ты скажешь им, кто ты на самом деле и что я заставил тебя пойти на этот обман. Не сомневаюсь, что они сохранят тебе жизнь.

Стражник понял меня еще до того, как я закончил речь. К тому времени, когда я переоделся в его мундир, он уже стонал в койке. Покинув палатку, я быстро направился к краю лагеря, нещадно поливаемый дождем.

Я стоял на крыше дворца и, облокотившись на зубчатый парапет, смотрел вниз на площадь. В вечерних сумерках там колыхалась темная масса людей. Я также и слышал их: горожане ликовали и глумились точно так же, как в мае прошлого года, когда казнили Савонаролу. Бьяджо хлопнул меня по плечу: