Назир Зафаров - Новруз

— Эх! — досадливо воскликнул Сафар-чиканак. — Не туда попало. Дай-ка я сниму напай!

Он снова подогрел паяльник и стал расплавлять на две застывшую напайку. В это время вернулся брат.

— Что это? — спросил он строго.

— Да вот случайно капнул не туда, — взял на себя вину Сафар.

— На тебя не похоже, — покачал головой Манзур. — Назиркула работа.

Я хотел признаться, но Сафар не дал мне рта раскрыть.

— Нет, нет… Он ни при чем, усто. Рука моя зацепилась за нос чайника.

Добрая душа была у Сафара. Не мог он допустить, чтобы пострадал его товарищ. Я вспомнил, как расплатился Сафар за чужую вину в мечети. Мулла тогда подвесил его за ноги к потолку и издевался над мальчишкой до тех пор, пока тот не потерял сознание. Мужество Сафара тогда потрясло всех. Мы долго помнили тот страшный случай. Нельзя было не помнить. Такое бывает раз в жизни.

— Вы правы, — повернулся я к брату. — Моя работа…

Должно было последовать наказание. Если каждый ученик станет без спросу трогать инструмент и расходовать олово, которого достать в то время было почти невозможно, дело мастера придет в упадок. Брат и так едва сводил концы с концами. Однако наказания не последовало. Манзур-ака только зло глянул на меня, и сказал:

— Но захотел ждать заказа на сто ведер?

Я опустил виновато голову. Ждать заказа было действительно невмоготу. Да и будет ли этот заказ? Сказка, наверное.

— А напрасно поторопился, — продолжал брат. — Заказ-то поступил.

Он прошел в угол, вытянул из хлама лист железа, не полный, половину всего лишь, и бросил мне к ногам. Железо загромыхало со страшной силой, будто не один лист, а целую сотню сбросили с арбы.

— Выровняй хорошенько… вон тем молотком. Потом начнем кроить ведро.

Не знаю, было ли это то самое ведро, с которого начинается сотня? Пожалуй, для сотни понадобилось бы но пол-листа. Ну да размышлять не дело подмастерья. Появилась работа — засучивай рукава!

Позже я понял, что брат придумал мне эту работу. Никто не заказывал ведра, вообще, никто ничего не заказывал, но но закрывать же мастерскую, не разгонять же учеников. По стуку молотка люди судят — жив ли жестянщик, жив ли кузнец?

Я заработал молотком. Уши мои глохли от шума, но душа ликовала. Наконец-то руки добрались до настоящего дела! Мне хотелось петь песню. Стучать молотком и петь. Выкрикивать, как когда-то выкрикивал мой дядя кузнец:

— Эй, его величество Дауд-пир!

Сильный удар всегда требовал помощи покровителя кузнецов Дауда. Сильных ударов лист железа не требовал, поэтому я не выкрикивал этих слов. Молоток мой ходил но железу, и железо само кричало: трах-та-ра-рах! Тах — тах!

Наверное, все соседи — жестянщики, медники, кузнецы переполошились. Что это за работа у Манзура? Неужели в самом деле получил заказ на сто ведер? В сказку верят иногда и взрослые.

Брат Манзур и Сафар-чиканак поглядывали на меня и улыбались. Грохот в мастерской им нравился. Пайка ведь дело тихое, спокойное, о ней и знать не знают соседи. А тут звон на весь кузнечный ряд.

Веселым и счастливым был этот день. Из моих рук что-то выходило. Лист железа, раскроенный братом, я соединил согнутыми кромками, сбил их и получился барабан, правда, без дна пока. Момент, когда молоток мой прошелся по шву последний раз, чем-то напомнил слово, сложенное из слогов и впервые прочитанное вслух. Были отдельные буквы, не имеющие сами по себе смысла, и вдруг — слово!

Брат похвалил меня.

— Ну, теперь со ста ведрами мы справимся, — сказал он, смеясь. — Назиркул — настоящий жестянщик.

И Сафар-чиканак похвалил:

— Шов у тебя ровный, я так не умею.

Правду они говорили или нет, но я принял все как правду и был страшно доволен собой. Поставил жестяный круг рядом с наковальней и посмотрел издали. Чем не работа? Дно и дужку приделает брат, Сафар-чиканак пропаяет швы в тех местах где, возможно, остались зазоры, — и ведро готово.

Домой я возвращался на крыльях. Испачканный углем, ржавчиной, нарочно не умытый, чтобы больше походить на настоящего мастерового. Я шел через кузнечный ряд, гордо подняв голову и показывая всем, что тоже стоял у горна и наковальни, что тоже работал молотком.

Не скажу, что матушка разделила со мной мою радость, когда я переступил порог дома. Испачканная в угле рубаха явно расстроила ее, но бранить меня она не стала, только покачала головой и крикнула Мастон, чтобы та принесла кумган и помогла мне умыться.

— Первое из ста ведер сбито, — сказал я, подставляя руки под горлышко кумгана, из которого должна была политься тонкая струйка воды. — Смелее, смелее, Мастон!

Первый раз жена моя видела руки кузнеца и не решалась лить на них воду — смоется ли эта чернота?

— Сейчас мы потрем их глиной, — успокоил я ее, — и все сойдет.

Тонкая струйка родилась и потекла на мои ладони. Старательно, как это делали мой брат и мой дядя, я стал тереть пальцы, снимая с них копоть и ржавчину. Руки светлели постепенно и наконец стали чистыми.

— Хорошо, что человек, сделав первый шаг, видит конец пути, — заметила матушка, подавая мне полотенце. — Только не сбейся со счета после второго шага.

— Не собьюсь, — хвастливо ответил я. — Ни со второго, ни с третьего, ни с десятого…

— Умеешь считать, — покачала головой матушка. Она знала, на что способен ее сын, и дорога моя виделась ой отчетливо. — Только будет ли что считать?..

Я вытер руки и по-прежнему хвастливо заверил:

— Сто ведер нам заказаны.

— Сто! Увидеть бы мне второе.

Правильно говорили, что матушка моя знает все; не знает лишь, когда умрет. Со второго ведра сбился я со счета, и не потому, что проглядел его. Просто второго ведра не было. С первым возились больше недели. Брат никак не решался вставить дно. Это, оказывается, было самым трудным делом для жестянщика. Мне он не мог поручить дно, потому что я только начал сбивать швы и умел тянуть их лишь по прямой, а не вкруговую. Думаю, брат нарочно откладывал трудное дело на завтра и послезавтра. Ему-то ничего не стоило приделать дно к ведру.

— К пятнице закончим, — установил наконец срок Манзур. К какой пятнице, правда, не сказал. Пятниц в году что семечек в дыне: по одной вытаскивать — до следующей весны дела хватит. Но брат не обманул. В один из четвергов он приколотил дно. Приколотил и подал мне готовое ведро.

— Набери в него воды и проверь, не течет ли. Если не потечет, значит, первую ступень ученичества ты перешагнул.

Сколько этих ступеней, Манзур-ака не сказал, наверное, немало. Во всяком случае, не две и не три. Первую я одолел за две недели, сколько потребуется на остальные? Не вырастет ли у меня борода, пока стану жестянщиком, медником или кузнецом?

Ведро не потекло. Значит, ступеньку я перешагнул успешно.