Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Я не могу выйти из дома, а дело стоит. Вот почему я решил обратиться к тебе за помощью.

Не знаю, по какой причине вы так яростно грызетесь между собой, но я призываю тебя помочь Адриану сохранить гражданский мир.

Я обращаюсь к твоему здравомыслию.

Разве у тебя есть выбор?

Если старая гвардия одержит верх, меня зарежут или тихо удавят, а тебя предадут позорной казни. Я не могу допустить, чтобы наше дело застопорилось из‑за того, что я не могу передвигаться. Я хочу жить. Если ты желаешь поразить меня рассуждениями о том, что благородно, а что бесчестно, оставь это занятие. Придерживаться древних римских традиций, ссылаться на гробы отцов и на этом основании держаться в стороне — это пустое. Помнится, когда меня как раба притащили в Рим, я был отъявленным патриотом и страстно мечтал убить Траяна, так что твои сомнения мне понятны, но сейчас речь идет о наших жизнях. Исходи из того, что ты можешь помочь предотвратить гражданскую войну. Это немного, но и немало.

Лонг не выдержал, навскидку выругался, потом спросил

— С кем ты предлагаешь мне встретиться?

— С Цельзом и Пальмой. Постарайся убедить их отказаться от использования силы. Скажи, император готов выслушать их, предоставить им провинции. Напомни, что Пальма в тот момент, когда Нерва усыновил Траяна, тоже домогался верховной власти. И что? Это помешало его карьере? Траян отстранил его от управления Египтом, выказал недоверие? Наоборот, его направили в Аравию, поручили провести самостоятельную кампанию. Он получил триумф. Почему же теперь нельзя решить дело полюбовно на основе согласия?

Было видно, что Лупе было трудно говорить. Он дернул за шнурок, раздался звон колокольчика, и в комнату вбежала робеющая, молоденькая рабыня. Она отерла пот со лба вольноотпущенника, испуганно глянула в сторону гостя и также торопливо убежала.

Лупа продолжил.

— Ты часто общаешься в банях с Уммидием Квадратом, Гомуллом и Цивикой. Неплохо было бы намекнуть им, что Ликорма оказался исключительно словоохотлив, более того, неаккуратен с уничтожением уличающих документов. Спросят, откуда ты знаешь? Ответь — Лупа говорит. Этот грязный неблагодарный раб, которого не зря исковеркал Регул.

Ларций невольно обратил внимание на шрамы на лице вольноотпущенника. Мерзкое клеймо, наложенное по приказу сенатора, было почти не заметно, римские лекари умело накладывали швы. Тот же искусник подправил крылья носа. Что касается уха, к его отсутствию публика, общавшаяся с волчонком, относилась снисходительно. Стоило ли обращать внимание на пустячный дефект у человека, чье состояние оценивалось в сотню с лишком миллионов сестерциев. Римские патриции могли презирать выскочку, сумевшего завладеть огромным состоянием, но в том случае, когда дело касалось подрядов, откупов, купли — продажи, они вполне отдавали себе отчет, что обладание ушами — радость временная. Как, впрочем, и изящным природным носом или нетронутым раскаленным клеймом лбом или щеками.

— Мне надо подумать, — ответил Ларций. — я не могу сразу дать ответ. Разговор с Пальмой и Цельзом — дело ответственное. Я хочу посоветоваться.

— Только не долго.

Лонг покинул Лупу после восхода солнца. Проезжая по пропилеям, мимо пустых постаментов, на которых ему зримо померещились каменные Регулы, все, как один, язвительно улыбавшиеся вслед, префект не удержался, плюнул в их сторону и выругался.

Взяла тоска.

Он утешался, что живым выбрался из Азии?!

Рано радовался, браток!

Теперь в родном Риме отведай той же каши!

Он с тоской глянул в сторону мраморной девы, собиравшей цветы на незримом лугу — одна надежда на тебя, родная.

Вернувшись домой, Лонг посоветовался с Эвтермом. Рассказал все, как было. Грек рассудил как всегда здраво и мудро: мир есть ценность неизмеримая, в то время как гражданская война — зло абсолютное, не выбирающее ни правых, ни виноватых. Вспомни безвременье, которое наступило в Риме после смерти Домициана, когда преторианцы без стеснения грабили мирных граждан, а двух своих трибунов убили прямо на глазах у беспомощного императора Нервы в Солнечной галерее. Уцелеть во время смуты — задача непростая, особенно тебе, патрон. Ты, Ларций, почему‑то постоянно оказываешься на виду.

— Разве я стремлюсь к этому? — обиделся Ларций, услышав слова вольноотпущенника.

— Нет, поэтому твое положение тем более можно считать небезопасным. Если судьба решит, что тебе необходимо побывать в Канопе, куда бы ты не направился, все равно попадешь в Каноп. Полагаю, тебе стоит посоветоваться.

— С кем, например?

— С Аннием Вером, с Клавдием Барбаром, с Аррием Антонином.

Лонг усмехнулся.

— Ты, как всегда, разумен и последователен в подборе друзей. Все они поддерживают Адриана.

— Ты разве не поддерживаешь?

— Так‑то оно так, — вынужден был согласиться Лонг. — Все равно предложение Лупы напоминает мне выгребную яму. От него очень сильно припахивает.

— Брось, Ларций, — упрекнул патрона Эвтерм. — Для сохранения спокойствия в душе и в государстве порой приходится воспользоваться кулаками. Иначе всем нам крышка. И государству, и душе.

В этом волчонок прав.

* * *

Сомнения растаяли через несколько дней, когда в дом Лонгов явился разгневанный сенатор Деций Валерий Гомулл и потребовал «жестоко, вплоть до отсечения головы, наказать раба по имени Таупата, осмелившегося поднять руку на его сына Марка».

Ларций приказал позвать Таупату.

Тот объяснил, что Марк Гомулл, великовозрастный, крепкий парень, уже в который раз не дает прохода малолеткам: сыну Лонга Бебию и сыну сенатора Клавдия Барбара Авлу. Таупата несколько раз предупредил негодника, чтобы тот придержал кулаки, но тот только посмеялся над ним. Вот и пришлось врезать Марку.

— Эти оправдания, Лонг, не выдерживают никакой критики! — заявил Гомулл старший. — Если ты, префект, отказываешься примерно наказать раба, я подам иск в коллегию судей

— Послушай, Гомулл, — Ларций попытался успокоить разбушевавшегося сенатора, — Неужели за такой незначительный проступок парень должен лишиться головы. Не жесткость ли это?

— Не будем спорить, — заявил Гомулл. — Я удовлетворюсь отсечением руки и признанием вины со стороны твоего сына и сына Клавдия Барбара. Они должны принести извинения Марку.

— Ты настаиваешь на своем требовании? — спросил Лонг.

— Непременно!

Ларций испытал приступ неудержимого гнева!!

Глупец, он испытывал сомнения, будет ли достойно напомнить этому злобному, чванливому Гомуллу, что, злоумышляя против власти, не стоит рассчитывать на коллегию децемвиров. Этот судебный орган занимается исключительно важными хозяйственными и уголовными делами. Неужели оплеуха, заработанная сыном этого наглеца, является покушением на устои государства? В тот момент Ларций испытал благодарность к Таупате, сумевшим так скоро просветить Лонга, витавшего в надеждах, что все как‑нибудь уляжется, и в Риме сами собой воцарятся мир и спокойствие.