Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Лонга ждали. Начальник охраны приветствовал Железную лапу и, как только гость спешился, передал поводья однорукому конюху, сразу повел его к хозяину. Таупату, восхищенно разглядывавшего сородичей, и Тарба оставили среди охраны. Те, услышав от мальчишки приветствие на родном языке, заулыбались. Один даже обнял его за плечи.

Таупата расцвел.

Ларций недовольно покачал головой.

Лупа ждал гостей в своей спальне. Вольноотпущенник лежал на постели перевязанный, лицо иссиня — бледное, видно, много крови потерял. Подтвердил, что попал в засаду и, если бы не природная осторожность, уже предстал бы перед Залмоксисом* (сноска: Верховное божество даков), Плутоном и обожествленным Траяном.

Затем, после паузы, признался.

— Перед богами предстать не страшно, а вот что я скажу Адриану? Что позволил обвести себя вокруг пальца?

Он замолчал, затем, с трудом подавшись вперед, спросил.

— Ларций, они обезумели? Они отважились первыми пролить кровь?

— Но почему покушались именно на тебя? Почему не на Аттиана? Не на Турбона?

Лупа откинулся на подушки и, не скрывая удовольствия, рассмеялся.

— Хороший вопрос. Есть смысл подробно обсудить его. Начнем с того, что Публий Аттиан — префект претория. Стоит только покуситься на его честь и достоинство, я уже не говорю о жизни, — вся гвардия сразу отшатнется к новому цезарю. Напасть на Турбона — бросить вызов армии. К тому же нападение на меня имеет практический смысл.

— Не понял.

— Что уж тут не понять! Если заговорщики решили, что их час пробил и отважились перейти черту, в первую очередь они должны избавиться от человека, которому поручено следить за ними, который слишком много знает о них. Но как они узнали, кто этот человек? Кто подтвердил им, что такой‑то вольноотпущенник напрямую держит связь с императором, распоряжается деньгами и плетет сеть, в которой они вот — вот должны увязнуть? Мне точно известно, будь старики в неведении, внимание на меня они обратили бы в последнюю очередь.

На лице волчонка появилось обиженное выражение.

Лонг сделал паузу, потом признался.

— Не понимаю. Если ты решил довериться мне, если вызвал просить о помощи, скажи прямо, кто тебя подставил и чем я могу помочь тебе? В темную не играю, жизнь дорога.

— Хорошо, — кивнул Лупа. — Некая царственная особа до сих пор тешит себя надеждой кончить дело миром. Он поручил мне связаться с Нигрином и от его имени строго предупредить его, чтобы тот не играл с огнем. Мне было приказано сообщить Нигрину, если он даст в сенате клятву не злоумышлять против нового цезаря, все его прежние прегрешения будут забыты. Я написал сенатору письмо, попросил о личной встрече, на которой я мог бы подробней осветить этот вопрос. В ответ получил грубую отписку — там даже не было приветствия адресату! Нигрин надменно вопрошал, с какой стати он должен доверять бывшему рабу? На каком основании какой‑то выскочка берет на себя роль доверенного лица высокопоставленной особы? Кто такой Лупа по римским понятиям? Мелкая сошка. Меня можно презирать, безнаказанно оскорблять на форуме. Я не обиделся — о, нет! — я придавил обиду и решил обратиться за помощью к кому‑нибудь из людей влиятельных, от разговора с которым Нигрин не сможет отмахнуться.

— Ты решил обратиться ко мне? — усмехнулся Лонг.

— И да и нет, — ответил Лупа. — Нет — потому что мне строго — настрого запрещено обращаться к тебе за помощью. Сейчас самое важное — это твое свидетельство об усыновлении Адриана. Его ценность настолько высока, что мне приказано оставить тебя в покое, не впутывать тебя.

— В противном случае ас цена будет моим словам в сенате?

— Можно и так сказать.

— К кому же ты решил обратиться?

— К Аттиану.

— Каков результат?

— Как только я поговорил с префектом претория, как на меня сразу было совершено покушение.

— Аттиан согласился выступить в роли посредника?

— Он отказался. Он жаждет крови, Ларций. Он уверен, что все мосты сожжены и дело за удавкой и топором палача. Мирный исход его, по — видимому, никак не устраивает. Я же говорю, на меня было совершено покушение. Это прекрасный повод заставить высокопоставленную особу перейти от слов к делу и приступить к репрессиям.

— Зачем это Аттиану?

— Префект претория мечтает одним махом покончить с мятежниками. Он заявил, что в его годы нет смысла вилять хвостом и искать мира с врагами. Он уже стар, готов уйти на покой и хочет обеспечить себе безмятежную старость. Адриан — я поддерживаю его в этом — уверен, что кровь вызовет кровь и при всеобщей нелюбви римлян к новому цезарю, ему едва ли удастся удержать власть в своих руках. Казни — лучший способ добиться этого.

— Зачем ты решил впутать меня в это дело, если тебе это строго запрещено?

— Переговоры с Нигрином — это только часть дела. В Риме много таких, кому ты вправе напомнить, что худой мир лучше доброй ссоры. В этом нет ничего предосудительного. В устах такого авторитетного человека, как ты, подобное предупреждение будет звучать особенно веско и убедительно. Среди мятежников вполне достаточно случайных людей, кто примкнул к заговору, поддавшись общему настроению. Им тоже не нужна гражданская война. Ты мог бы обосновать свою позицию, сославшись на некоторые документы, которые помогли бы вразумить упрямых.

— Это называется «не впутывать меня в ваши делишки»? Помнится, Лупа, два года назад ты призывал меня пренебречь приказом и не спешить в Азию. Тогда ты был честен, и я готов признать, что ты был прав, а я оказался глупцом. На этот раз, вопреки отданному тебе приказу, ты принуждаешь меня рискнуть жизнью и состоянием.

Как это понимать, Лупа?

— Ты не дал мне договорить насчет Нигрина. — Я тогда был честен с тобой, честен и сейчас. Взгляни на меня, — предложил он. — Мои раны являются неопровержимым доказательством, что заговорщики перешли Рубикон. Отписка Нигрина свидетельствует, что несколько недель назад они не догадывались, кто держит в руках все нити противодействия заговору. Теперь им все известно. Они знают, кого следует убрать в первую очередь. Уверен, это произошло не без участия Аттиана и Турбона, которые страшно завидуют мне. Боюсь, что именно они просветили Нигрина, кто есть кто, и предоставили сенатору самому решить, кончить ли дело ссорой или принять предложение высокопоставленной особы. Они решили расправиться со мной чужими руками, а заодно посмотреть, что из этого выйдет? Ведь нет лучшего способа заставить Адриана начать репрессии, как обвинить его врагов в моем убийстве. Такой удачной возможности может больше не представиться. Моим так называемым соратникам только в радость сдать бывшего раба, а ныне урода — вольноотпущенника. Но попробуй докажи эту связь, тем более что Аттиан — бывший воспитатель и опекун Адриана.