Нид Олов - Королева Жанна. Книги 4-5

Он ведь так и не сказал ей ни слова о фригийских разбойниках в Марве — но она, впрочем, и не спрашивала его. Однако похоже было, что это дело он был бы рад уладить как можно скорее. В беседах с Лианкаром и Гроненальдо он неоднократно заговаривал об этом. Он говорил, что фригийский король и сам чрезвычайно обеспокоен. Разбойники, бесчинствующие в Марве, объявлены во Фригии вне закона. Герцог Сал-ан уполномочил его, посланника, заявить, что Фригия готова предложить для искоренения разбойников даже собственных солдат на любых условиях. Пусть ими командуют виргинские офицеры, пусть дружественная виргинская корона распоряжается ими, как своими… Фригия готова сама содержать и оплачивать этих солдат. Они покинут пределы Виргинии в любой момент, по первому требованию… Короче говоря, Ее Величество вольна продиктовать свои условия — все они будут приняты… Гроненальдо изложил все это Жанне.

— Что вы сами думаете об этом, принц? — спросила она.

— Мне кажется, Ваше Величество, что графу Финнеатлю можно верить. И потом, если мы сами поставим условия…

Жанна задумалась. Король-отец никогда не доверял фригийцам: она читала его письма и бумаги. Да и герцог Матвей не склонен был особенно доверять им. Ставьте, Ваше Величество, любые условия… Да еще и Финнеатль — ну зачем он так похож на Лианкара?

— А что думает Лианкар? — неожиданно спросила она.

— Мнения герцога Марвы можно было бы и не спрашивать, Ваше Величество. Он, конечно, полагает, что справится своими силами.

— Он полагает правильно, — сказала Жанна. — Таков и будет наш ответ графу Финнеатлю, этой Большой Лисице.

Гроненальдо покачал головой, но так, чтобы она не заметила.

Грипсолейль смочил в фонтане платок и положил его себе на лицо.

— Жаркий нынче июль, — невнятно произнес он из-под платка. — Я бы не отказался даже дежурить в замке Л'Ориналь, при наличии девицы, разумеется…

Мушкетеры, вернувшиеся с ночного караула в Аскалере, обсели фонтан, как птицы. Ди Маро сидел тут же.

— Как поживает ваша немецкая графиня? — спросил он.

— Она уехала, — ответил Грипсолейль. — Бог с ней, она так надоела мне под конец! Я уже слышать этого не мог: mein Schatz, mein Schatz… [29] Мое сокровище (нем.). Молоко в грудях скисало…

— А теперь у вас кто?

— О! Такая, доложу вам, баба! — Грипсолейль даже снял с лица платок. — Настоящая амазонка, черт возьми! Ее надо видеть голой, господа! Она… Да, вот что! Вы ведь еще ничего не знаете про скандал с фригийским посланником, господа?

— Вы, как всегда, узнаете все новости днем раньше, чем они произойдут, — сказал ди Маро. — Мы охотно послушаем. Так что там с Лианкаром?

Грипсолейль вскочил и уставился на ди Маро с комическим ужасом:

— А вы, кажется, научились читать мысли, мой лейтенант! Ибо, хотя скандал произошел с посланником, дело касается и герцога Марвы!

— Я так и знал, — заметил ди Маро, выжимая свой платок. — При вашей горячей нелюбви к Лианкару… Так что же с ним стряслось?

— С его любовницей, мой лейтенант! Фригиец налетел на дуэль под ее окнами!

— По порядку, по порядку! — загалдели все.

— Дело было так. Primo. — Грипсолейль поднял палец. — Ночь, гитара и балкон, как это там у Ланьеля… Господин посланник под балконом итальянки исполняет куплеты. Музыканты, пажи, все как надо. Красотка, заметьте, благосклонно внемлет. Secundo. Являются трое, решительно настроены, при черных плащах до самых глаз. Сударь, вы заняли чужое место! Граф, понятно, в амбицию: «Кто вы такие?!» Tertio. Вынимаются шпаги…

— И посланник тоже?

— Посланник первый, вот в чем прелесть! Начинается… так себе, легкое упражнение в фехтовании, фригийская команда жмется, а те трое, видимо, не расположены шутить. Крови пролито не было, господа. Фригиец помахал шпагой для приличия, потом скомандовал своим отступление, и те трое гнали его до угла. Красотка, заметьте себе, весело смеялась…

— Ну а потом?

— Потом?.. Трое дали серенаду итальянке, вошли в дом…

— Ну будет, будет! — махнул рукой ди Маро. — Прелестная новелла, и сочинили вы ее с вашим обычным изяществом…

— Вы, кажется, не верите ни одному слову, мой лейтенант? Напрасно. Я слышал это от участника дела, одного из тех троих…

— Отлично, Грипсолейль, отлично. А как его имя? Или это государственная тайна?

В этот момент Гилас, как будто бы дремавший, вдруг брякнул:

— Ну а что же баба?

Фонтан дрогнул от хохота. Грипсолейль сказал, переждав смех:

— Именно в бабе все дело, господа. Ибо эта баба — моя. Она возглавляла нападающих, разумеется, будучи в мужском костюме…

— Ого-го-го, га-га-га! Вот так придумал!

Грипсолейль ничуть не обиделся. Победоносно оглядев всех, он зашагал прочь, заложил руки за спину. Эффект был им достигнут: он бросил бомбу, и вслед за взрывом, естественно, начался пожар:

— Очень уж они похожи с Лианкаром… Чисто двойники…

— Ах, вы тоже заметили это, Камарт?

— Никак не могу поверить, чтобы они не были в стачке…

— Вы судите на основании их внешнего сходства?

— Нет, в этом есть нечто колдовское… Фригийцы разбойничают в Марве — и приезжает фригийский посланник, точь-в-точь похожий на герцога Марвы…

— Люди Лианкара? Темная история…

— Ах, Боже мой, с Грипсолейля станется… Пустобрех…

Грипсолейль, сделав круг по двору, вернулся к фонтану.

— Да, — заметил он с трагической ноткой, — не везет нам на фригийских посланников. Один связался с лигерами, прямо целовался с ними на глазах у всех, другой — начинает со скандала, смысл коего мне непонятен. А? Зачем ему это понадобилось? Моя логика бессильна. Ну, дойдет до королевы…

Но даже Грипсолейль не знал, что королева еще третьего дня тайно выехала в Тралеод и что ей нет никакого дела до фригийского посланника и его скандалов.

Боярышник был в цвету, когда Жанна отдавалась объятиям герцога Лива. Старый сад Браннонидов был весь испятнан крупными белыми цветами среди резных листьев.

Боярышник был в цвету и тогда, после италийской победы, когда она водила своих любезных иностранцев в сад Аскалера смотреть статую Давида. Глядя тогда на белую мраморную фигуру в кольце факелов (лицо Давида в ночном сумраке угадывалось довольно смутно), Жанна поняла, что обречена. Она теребила колючую ветку с крупными белыми цветами и почти наяву ощущала, как ее берет Давид, тот, живой, с усами и бородкой.

Когда она вернулась в Аскалер и выглянула из окна спальни — она увидела белую статую над зелеными кустами. Давид был на месте. Но боярышник уже отцвел.

Жанна отлично понимала, что тайна ее отъезда все равно раскроется рано или поздно, и потому была озабочена только одним: чтобы тайна эта раскрылась возможно позднее. Поэтому она не стала ломать голову и выдумывать какие-то хитрости — она вызвала Гроненальдо и сказала ему прямо: