Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

— Отпусти его. Я всё объясню.

Роман окликнул Гаврюху, велел ему держать пацана, а сам направился к жене. Та молча вошла в комнату, сняла со стены керосиновую лампу, вернулась с нею на веранду и стала шарить в мусорном ведре. Наконец, вытащила вчетверо сложенный листок плотной бумаги и подала мужу:

— Видишь, куда бросила. Мальчишка принёс. Прочитай и успокойся.

Роман развернул бумажку. Витиеватым красивым почерком там было написано: «Котёночек! Наконец я богат. Сказочно богат! И ничто мне не мешает… Сама понимаешь. Умоляю! Когда и где могу тебя видеть? Это надо срочно. Только несколько слов, только посмотреть тебе в глазки. Твой Поль».

— Вот оно что… — Перед глазами у Романа поплыли чёрные мухи.

— Да, Клевецкий, — отрешённо произнесла Наца. — Отпусти мальчишку, ты же всё понял.

— Ну нет! — протрезвевшим голосом сказал Роман. — Пусть он в мои глазки посмотрит! — И, положив на стол записку чистой стороной вверх, ткнул пальцем: — Пиши… Как же это, чтобы наверняка?…Пиши: «Сейчас или никогда!»

— Что ты надумал Ромка?

Он повернулся к ней, ступил вплотную и сдержанно (ох, какую непомерную цену брал он за свою сдержанность!) спросил:

— Как ты мне…ну, вот только что дала понять — его для тебя уже нету. Так?

Она кивнула головой.

— Так или не так? Я спрашиваю.

— Так.

— Вот значит, и напиши, а то не поверю. — И протянул ей карандаш.

— Не о нём же речь, Ромка. Тебе это зачем?

— Пиши… — совсем ледяным тоном произнёс он.

Она написала и пошла в комнату, но потом обернулась и швырнула карандаш ему в лицо.

Он понимающе покивал головой. Вышел во двор, где Гаврюха удерживал мальчишку. Присел на корточки. В падающем из окна слабом свете долго разглядывал его лицо.

— Вот так, Сыромятников. Я по роже твою фамилию отгадал. Вы все одной иглой шиты. Не вздумай меня обмануть. Тот человек пришёл и уйдёт, а нам в одном посёлке жить — можешь без ушей остаться. Я шутить не люблю.

— Знаю… — насупился мальчишка.

— Передай записку тому, кто тебя послал. Про меня и Гаврюху — ни слова. Не видел. Он, конечно, станет спрашивать, что тётя делала, да как смотрела, да что говорила?.. Талдычь ему одно: ходила и плакала. Как плакала? По всякому. И громко тоже. Что бы он ни спросил — ходила и плакала. Вроде ты так поразился этим, что про всё другое забыл. Ходила и плакала…

Проводив мальчишку, велел кучеру мигом отогнать лошадей, а самому тут же вернуться. Туповатый в общем-то Гаврюха понимал его с полуслова. Собачьими глазами ловил его желания, и по-собачьи чувствовал малейшие перепады в настроении. Он погнал серых к конторе, а Роман вернулся в дом.

Квартира управляющего, даже половина её, которую занял теперь Саврасов, была достаточно просторной: веранда, зала, кухня, спальня. Из второй половины можно было ходить через чёрный ход. Теперь она была отгорожена. Роман прошёл по комнатам, заглянул в спальню. Валюшка сидела на широченной кровати и укладывала спать тряпичных кукол, сшитых Нацей. (Роман вспомнил почему-то, что когда шились эти куклы, мать получала не меньшее удовольствие, чем дочка).

— Закрывайте глазки, — говорила Валюшка, укутывая их старым платочком, — поворачивайтесь на бочок — уже Назаровка гудок на смену дала.

Наца сидела на неудобном колченогом диванчике с протёртыми бархатными подлокотниками, оставленном тут бывшими хозяевами. Со скорбным выражением на лице она смотрела на дочку. Ни слова не говоря, Роман вытащил из врезного замка ключ, которым никогда раньше не пользовался. Кто-то до него запирал спальню изнутри. Выйдя в прихожую, вставил ключ с этой стороны и дважды повернул его.

Побродив по квартире, взял лампу, убрал фитиль сколько мог, оставив лишь крохотный огонёк, и поставил на столик в прихожей. Открыл дверь на веранду, чтобы и туда падал едва обозначенный свет.

Он действовал почти наверняка. Из просторного стеклянного фонаря веранды во все стороны просматривался заснеженный двор, дорожка и калитка в чёрном заборе. Где-то в его тени должен затаиться Гаврюха. И хоть уверен был, что Клевецкий придёт, никуда не денется, сам полез в петлю и теперь не сможет остановиться, — минуты ожидания тянулись очень медленно. Стучала кровь в ушах, и он чётко различал каждый удар своего сердца.

Осторожно, почти незаметно для глаза, приоткрылась калитка. Ещё чуть шире… И на дорожку ступил какой-то мужичонка в солдатской шапке и неказистом кожушке. «Кого это черти принесли не ко времени?» — подумал со злостью Роман. Мужичонка пошёл по дорожке и остановился, не решаясь одолеть три ступеньки и войти в дом. Рассматривая его вблизи, через стекло, узнал Клевецкого. И когда тот затоптался ни туда, ни сюда возле ступенек, косточками пальцев Роман постучал в окно, звякнул щеколдой, вроде бы только сейчас отпёрли дверь, и мигом в дом. По пути забрал лампу из прихожей, добавил огня и поставил на столе в гостиной. Сам стал сбоку у двери. Гость мешкал. Чувствуя, очевидно, присутствие того, кто отпёр ему дверь, он что-то бормотал в прихожей. Роман прислушался.

— Понимаешь… В этом рубище… Я лучше тут его оставлю.

«Сволота… хочет выглядеть красивым», — подумал Роман, и в эту минуту, придерживая одной рукой волосы, а другой расчёсывая их на пробор, чуть пригнув голову, в комнату вошёл Клевецкий. Обернулся, и его ищущий взгляд уткнулся в свинцовые зрачки Романа.

Леопольд присел, как от сокрушительного удара. Крутнулся вдруг — и ходу! Проскочил прихожую, с грохотом вывалился на веранду, но тут с небольшим коногонским ломиком, похожим на гвоздодёр, его поджидал Гаврюха. Такой ломик обычно суют в колесо вагонетки, когда партия идёт с уклона, чтобы притормозить. Наотмашь, будто по летящему деревянному «чижику», Гаврюха хлестанул по только что наведенному пробору.

Оба молча стояли над поверженным Клевецким.

— Кажись того… готов, — побелевшими губами сказал Гаврюха. — Куда его теперь?

— Отвезёшь на любой мусорник. А лучше всего на Листовскую. Там, за кочегаркой, горы жужелки и со стороны Кудрявой балки дорога наезжена. Он там назагадывал людям загадок, будет ещё одна. Только с дороги не съезжай, отволоки до жужелки. Да смотри, не попади на глаза Шурке Чапраку — тот парень ушлый.

Гаврюха отвёз и выкинул труп меж кучами золы под Листовской кочегаркой…

Но бухгалтер не умер. Через какое-то время Дина разыскала его в Макеевской больнице: парализованного, безъязыкого, едва узнающего людей.

Из Юзовки никто им не интересовался. К тому времени комиссия сверила в банке счета Листовской, там всё оказалось в ажуре, только непонятно было, почему сбежал бухгалтер. Управляющий банком, который своими руками открыл ему дверь служебного хода, про абызовский чемодан предпочёл умолчать.