Режин Дефорж - Голубой велосипед

— А то, дорогая, — ответил он глухо, — что в этот момент немцы бохмбят Кале, Булонь и Дюнкерк, с воздуха захватывают Голландию и Бельгию.

— Ах нет! Боже мой, Лоран!..

Еще несколько мгновений назад напряженное лицо Франсуа Тавернье стало злым. Какую-то долю секунды они взглядами мерили друг друга. Дама из гардероба прервала эту немую схватку, помогая Леа накинуть чернобурку.

На обратном пути они не обменялись ни словом. Подъехав к дому на Университетской, Франсуа Тавернье проводил Леа до двери. Когда она вставляла ключ в дверной замок, он повернул ее к себе и, сжав ладонями ее лицо, страстно поцеловал. Она равнодушно не сопротивлялась.

— Раньше вы мне нравились больше.

Ничего не ответив, она спокойно повернула ключ в замке, вошла и захлопнула за собой дверь.

В тиши той майской ночи она слышала только стук собственного сердца и шум удаляющегося мотора.

Добравшись до спальни, она расшвыряла свою одежду, взяла лежавшую на разобранной постели ночную рубашку и скользнула под одеяло, натянув его себе на голову. Конечно, совсем не то, что ее кроватка в Монтийяке, но какое-никакое, а убежище.

Она заснула с именем Лорана на устах.

— Альбертина… Эстелла… Леа… боши идут, идут боши…

Первой выскочила из кухни с выпачканными в муке руками Эстелла, затем Альбертина, одетая в строгое домашнее платье из белой шерсти и державшая в руке авторучку, наконец взлохмаченная Леа в наброшенной на ночную рубашку чернобурке.

— Что ты так орешь? — строго спросила Альбертина.

— Боши, — прорыдала Лиза, жалкая в своем розовом пеньюаре, — захватили Бельгию, об этом они передали по радио.

— Боже мой, — перекрестившись, проговорила Эстелла. Пальцы в муке оставили на ее лбу белые пятна.

— Значит, мне не приснилось, — прошептала Леа.

Альбертина молча поднесла руку к горлу.

Не переставая, звонил телефон. Наконец Эстелла сняла трубку.

— Алло… не бросайте трубку, мадам… мадемуазель Леа, вас.

— Да, это я… вызовите врача… Его нет дома? Хорошо, ладно, успокойтесь. Сейчас буду.

Леа объяснила: слушая радио, Камилла почувствовала себя плохо. Горничная перепугана, а врача нет на месте. Надо идти туда.

— Мне пойти с тобой? — осведомилась Альбертина.

— Спасибо, но, право, не стоит. Эстелла, не могли бы вы дать мне чашечку кофе?

Камилла уже пришла в себя, когда пришла Леа.

— Мадемуазель Леа, я так испугалась. Подумала, что мадам умирает.

— Ладно, Жозетта. Лучше помолчите. Вы оставили сообщение врачу?

— Да. Он придет, как только вернется из больницы.

В комнате Камиллы было темно; небольшая лампа слабо освещала лишь уголок постели. Стараясь не наткнуться на мебель, Леа приблизилась. Лицо Камиллы выражало такую боль, что жалость охватила Леа. Нагнувшись, она тихонько прикоснулась ладонью к ледяному лбу.

Открывшая глаза Камилла ее не узнала.

— Молчи. Доктор сейчас будет. Я с тобой. Спи.

Молодая женщина слабо улыбнулась и закрыла глаза.

Леа оставалась в доме до прихода врача, появившегося вскоре после полудня. Выходя из комнаты, он выглядел озабоченным.

— Сейчас в Париже вы — единственная родственница мадам д'Аржила? — спросил он.

Леа чуть было не пустилась в объяснения насчет уз родства между ней и Камиллой, но потом раздумала.

— Да.

— Не скрою, что я встревожен. Этой женщине нужен полный покой. Рассчитываю на вас. Нельзя допустить, чтобы ее волновали.

— По нынешним временам это будет непросто, — с иронией заметила Леа.

— Знаю, знаю, — вздохнул врач, выписывая рецепт. — Но все-таки, насколько возможно, постарайтесь ее уберечь от волнений.

— Попытаюсь, доктор.

— Нужно, чтобы рядом с ней кто-то находился постоянно. Вот адрес сиделки. Позвоните ей от моего имени. Надеюсь, она свободна. Завтра зайду снова. Пока же строго соблюдайте все предписания. Они на рецепте.

Сиделка, мадам Лебретон, овдовевшая еще в войну 14-го года, прибыла к шести вечера и взялась за дело с решительностью, которая Леа не понравилась, но успокоила. Ей была невыносима мысль, что придется провести ночь в квартире Лорана и снова лицезреть слезы Камиллы. Записав ее номер телефона, мадам Лебретон сказала ей, что она может уйти, ни о чем не беспокоясь.

У сестер де Монплейне царил полнейший беспорядок. Лиза намеревалась немедленно двинуться в Монтийяк, тогда как ее сестра настаивала на том, что следует подождать дальнейшего развития событий.

Увидев тетю Лизу в дорожном костюме, со шляпкой набекрень, с прижатым к груди противогазом сидящей на одном из чемоданов, Леа засмеялась. Лиза сердито сказала:

— Всю ночь с места не двинусь.

Альбертина провела Леа в малую гостиную.

— Думаю, нам не удастся заставить ее внять голосу рассудка и придется уехать. К тому же звонили твой отец и мать, настаивая на том, чтобы ты поскорее вернулась домой.

— Я же не могу. Камилла больна, и нет никого, кто за ней бы присмотрел.

— Возьмем ее с собой.

— Ее нельзя тревожить.

— Но я же не могу бросить тебя одну в Париже! И отпустить одну эту безмозглую Лизу!

— Тетушка, это же нелепо. Немцы далеко, и наша армия их сюда не подпустит.

— Наверное, ты права, и мы напрасно беспокоимся. Попытаюсь урезонить Лизу.

Ей помог Франсуа Тавернье, который заехал справиться у Леа о здоровье Камиллы. К той его не допустила сиделка.

Он заверил трясущуюся Лизу, что, пока он в Париже, ей нечего бояться. Она согласилась не уезжать до понедельника, следующего за Троицыным днем, не сомневаясь в том, что Дух Святой осенит командующих вооруженными силами.

— К тому же, мадемуазель, разве мы не находимся под защитой Святой Женевьевы, покровительницы Парижа? Сегодня во второй половине дня большая толпа собралась в соборе Сен-Этьен-дю-Монт. Та же картина в Нотр-Дам, где премьер Поль Рейно в окружении министров-радикалов и епископов молил Святую Деву защитить Францию. В храме Сакре-Кёр на Монмартре на органе исполнили «Марсельезу». Небо с нами, не будем в этом сомневаться.

Франсуа Тавернье говорил так серьезно, что Леа, наверное, обманулась бы, если бы не подмигивание, показавшее, что на самом деле следует думать об этой тираде.

— Вы правы, — сказала успокоенная Лиза. — Бог с нами.

На следующий день к Камилле вернулись силы, а щеки порозовели. По ее просьбе Леа приобрела карту Франции, потому что ей хотелось, как она говорила, точно представлять, где находится Лоран, и наблюдать за продвижением французских войск в Бельгии. Большой холст Макса Эрнста был снят и заменен картой, где с помощью пестрых флажков Леа отмечала позиции французской и немецкой армий.

— К счастью, — сказала Камилла, — он не в армии Жиро, а в Арденнах, недалеко от линии Мажино.