Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

Малейшее нарушение распорядка дня выводит Павла из себя, и он с трудом может сохранять пристойный вид, за что постоянно получает выговоры. Екатерину не слишком волнует настроение и состояние здоровья мальчика: у нее своя жизнь, к которой ребенок должен прилаживаться. Кто знает, сколько раз маленький Павел, неважно себя чувствовавший еще с утра, принужден был дожидаться, пока Екатерина соизволит перейти от карт к ужину, хотя пошел уже одиннадцатый час, а он привык ложиться в начале десятого!

По мере того как Павел взрослел, в отношениях его с матерью все усиливался оттенок соперничества. Постепенно Павел начинал видеть разницу между идеальным и действительным положением вещей и критически относиться к политике Екатерины.

Павел шел по стопам своего отца: «В образе жизни, который Павел вел как великий князь, – пишет Шарль Массон, – а также в начале его управления империей наблюдается такое сходство с его отцом, что, заменив имена и даты, можно принять историю одного за историю другого. Оба они были поставлены вне участия в делах и жили, насколько это было возможно, вдали от двора, где находились скорее как государственные узники, чем как наследники, и показывались время от времени, словно выходцы с того света или иностранцы. Тетка отца (Елизавета) действовала совершенно так же, как поступала впоследствии мать сына. Они заботились только о том, чтобы затянуть их детство, навсегда оставить их в ничтожности и даже сделать их ненавистными и презираемыми народом и вельможами» [33;101–102].

Когда Павел достиг совершеннолетия, никаких изменений в его положении не произошло: Екатерина вовсе не собиралась делиться властью, считая сына излишне чувствительным и наивным для государственных дел. Но забыть о своих правах на престол Павел не мог – интриганы при дворе умело играли на его тщеславии и неприязни к матери, распуская в обществе слухи о возможности нового переворота в пользу Павла – незримый призрак короны постоянно витал над его головой.

Павел возглавлял Адмиралтейств-коллегию, командовал лейб-кирасирским полком, давал аудиенции иностранным послам, но реальной власти не имел. Обреченный на бездействие, он тяготился ролью наблюдателя при материнском правлении. «Все мое влияние, которым я могу похвалиться, – пишет Павел К. И. Остен-Сакену в 1784 году, – состоит в том, что мне стоит только упомянуть о ком-нибудь или о чем-нибудь, чтобы повредить им» [57;54].

Особенно сильно ударяло по самолюбию великого князя предпочтение, отдаваемое фаворитам Екатерины, обладавшим, в отличие от него, реальной властью. Недальновидный и наглый Платон Зубов, например, просто не принимал Павла всерьез, забавляясь сомнительными остротами в адрес великого князя. Сохранился анекдот, как на одном из обедов Екатерина обратила внимание, что Павел не принимает участия в общем разговоре, и осведомилась, чье мнение кажется ему более справедливым. Павел указал на Платона Зубова. «Разве я сказал какую-нибудь глупость?» – спросил Зубов [40;378].

В 1773 году Павел вступил в брак с принцессой Гессен-Дармштадской Вильгельминой, по принятии православия нареченной Натальей Алексеевной, которая скончалась через три года от родов. В 1776 году он женился вторично на принцессе Вюртембергской Софии Доротее – в православии Марии Федоровне.

В 1781–1782 годах Павел и Мария Федоровна путешествовали по Европе под именами графа и графини Северных. Во время вояжа Павел не стеснялся открыто критиковать политику Екатерины и ее фаворитов. Когда супруги возвратились в Россию, Екатерина решила окончательно удалить Павла от двора и подарила ему Гатчину. Павел обустроился в гатчинском имении на свой излюбленный лад и зажил там обособленно и замкнуто, как в отдельном государстве.

Павел завел собственное войско, целыми днями занимаясь его обмундированием и муштрой. Как всякий внутренне слабый человек, сугубо штатский по натуре, он обожал все военное и строевое. Постепенно военное дело пронизало собой всю его жизнь и подчинило себе все мысли. Идеалом общественного устройства стала для императора армия с ее строгим порядком и единоначалием.

Современникам гатчинское житье представлялось странным анахронизмом. Саблуков пишет: «Отец мой в то время стоял во главе государственного казначейства, и в его обязанности, между прочим, входило выдавать их высочествам их четвертное жалованье и лично принимать от них расписку в счетную книгу казначейства.

Во время поездок, которые он совершал для этой цели в Гатчину и в Павловск, я иногда сопровождал его и живо помню то странное впечатление, которое производило на меня все то, что я здесь видел и слышал. Тут все было как бы в другом государстве, особенно в Гатчине, где выстроен был форштадт, напоминавший мелкие германские города. Эта слобода имела заставы, казармы, конюшни и строения точь-в-точь такие, как в Пруссии. Что касается войск, здесь расположенных, то можно было побиться об заклад, что они только что пришли из Берлина» [54;15].

Французская революция оказала огромное влияние на Павла. Именно либеральные идеи, усвоенные его матерью, считал Павел, привели общество к чудовищной распущенности, поэтому, дабы избежать революции, следовало установить в стране военный порядок, ограничив личные и общественные свободы.

Другой идеал общественного устройства – средневековый рыцарский орден с присущими ему традициями верности, храбрости, чести и служения государю. Еще в детстве увлекся он рыцарскими историями, которые развивали его богатое воображение: «Читал я его высочеству, – пишет в 1765 году Порошин, – историю об ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флаг адмиральский, представлять себя кавалером мальтийским» [45;178–179].

Еще в 1776 году Павел учредил Инвалидный дом для русских матросов, посвятив его Мальтийскому ордену и распорядившись поместить на фронтоне здания мальтийский крест. В 1798 году Павел – православный государь! – станет великим магистром католического ордена Св. Иоанна Иерусалимского, рассматривая институт ордена как школу чести и законности для дворян всех стран Европы. [140]

Но стремление к средневековой рыцарственности выглядело смешным в глазах современников и потомков, вызывая параллели с романом Сервантеса: полвека спустя желчный Герцен напишет, что «Павел I явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота» [58;97].

«Русский Гамлет»

До тех пор пока призрак короны не стал реальностью, судьба принца Павла вызывала у современников прямые ассоциации с судьбой принца Датского, созданного гением великого Шекспира: «Павел – русский Гамлет». Литературное сравнение родилось во время путешествия Павла по Европе, и император Австрии Иосиф II даже наградил 50 дукатами актера придворного театра, высказавшего остроумную мысль, что в присутствии графа Северного нельзя играть эту шекспировскую пьесу, поскольку Гамлетов окажется двое: один – на сцене, другой – в зале. [141]