Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

Изменились воинские команды: например, вместо прежнего «К ружью!» следовало говорить «Вон!», а вместо «Заряжай!» – «Шаржируй!»

«Все пошло на прусскую стать, – сообщает современник, – мундиры, большие сапоги, длинные перчатки, высокие треугольные шляпы, усы, косы, пукли, ордонанс-гаузы, экзицир-гаузы, шлагбаумы (имена доселе неизвестные) и даже крашение, как в Берлине, пестрою краскою мостов, буток и проч. Сие уничижительное подражание пруссакам напоминало забытые времена Петра III» [40;26].

Столь любимые Павлом косы и букли создавали солдатам и офицерам множество осложнений: «Прическа нижних чинов занимала очень долгое время; в то время у нас полагалось всего два парикмахера на эскадрон, так что солдаты, когда они готовились к параду, принуждены были не спать всю ночь из-за своей завивки» [54;47].

Преобразования, начатые Павлом, вызвали в армии – а особенно в гвардии – ропот и недовольство. Ужесточение дисциплины, нашествие «гатчинских выскочек», крайнее неудобство новой формы, патологическое пристрастие Павла к муштре и парадам – все эти непопулярные меры усугублялись непредсказуемостью, вспыльчивостью и произволом императора. Гвардейских офицеров за малейшее отступление от установленных образцов – не тот цвет подкладки, к примеру, или несоответствующая длина косы – сажали в тюрьму или исключали из службы.

По воспоминаниям современников, офицеры, отправляясь на дежурство, имели обыкновение брать с собой сколько-нибудь денег и необходимых вещей, так как велика была вероятность отправиться прямо со службы в отставку или ссылку. Н. Саблуков пишет в своих воспоминаниях: «Нередко за ничтожные недосмотры и ошибки в команде офицеры прямо с парада отсылались в другие полки и на весьма большие расстояния. Это случалось настолько часто, что у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки» [54;39].

Реальные случаи императорского гнева, направленные против того или иного провинившегося офицера, обрастали в пересказе фантасмагорическими подробностями. Так, например, возник знаменитый анекдот о полке, отправленном прямо со смотра в Сибирь и остановленном только у Новгорода, – анекдот, прозвучавший в драме Мережковского из уст Палена как лишнее доказательство безумия и «озверения» императора.

Справедливости ради следует отметить, что именно при Павле были введены длинная шинель и теплые куртки на зиму для солдат. Император был строг с офицерами, а к солдатам – милостив, значительно улучшив их довольствие. В первую очередь за провинность солдата он наказывал его командира.

Та же смена формы, принесшая несказанные мучения солдатам, имела своей целью не столько привнести в армию излюбленный Павлом «прусский дух», сколько прекратить гвардейскую роскошь. Во времена Екатерины гвардейские офицеры разорялись на обмундирование и поддержание своего образа жизни: карета, лошади, слуги, егеря в богатых одеждах, собственные драгоценные мундиры, каждый из которых стоил не менее 120 рублей – огромная по тем временам сумма! Нововведенный мундир стоил не дороже 22 рублей, а офицерские шубы и муфты (!) и вовсе запрещены.

Павел не только проводил бесконечные парады, мучая солдат и офицеров муштрой, но и ввел ежегодные маневры и учения, что не могло не повлиять с лучшей стороны на воинское мастерство. Если взглянуть непредвзято, забыв о буклях и пудре, окажется, что реформы Павла в армии имели важное значение и принесли в целом большую пользу. Многое из заведенного Павлом сохранилось и при последующих царствованиях.

Однако «армейскую политику» Павел применил и к гражданскому обществу, пытаясь и его выстроить по ранжиру. Он жестко ограничил права высших сословий, отменив важнейшие статьи жалованных грамот дворянству и городам, уничтожив их самоуправление (в том числе отменена была и дворянская свобода от телесных наказаний). Ограничивалась свобода выбора службы дворянином – предпочтение отдавалось военной, а для перехода с военной службы на гражданскую требовалось специальное разрешение Сената. Всеми этими мерами Павел стремился превратить дворянство в организованное рыцарское сословие со строгой дисциплиной, поголовно служащее и преданное своему государю.

Убежденный в необходимости охранить русское общество от пагубных революционных идей, Павел пытался внедрить казарменную дисциплину и в частную жизнь своих подданных, предпринимая гонения на либеральные мысли и заморские вкусы. В этих указах и запретах, исполнением доводившихся порой до абсурда, было характерное для павловского времени своеобразное соединение ужасного и смешного, трагичного и нелепого. Запрещались французские моды и круглые шляпы, слово «Отечество» и «тупей, на лоб опущенный». Тушить огни в домах полагалось по полицейскому приказу, а обедать можно было лишь в разрешенное императором время.

Да, и «чтобы никто не имел бакенбард»!

Массон пишет в своих записках: «Настолько же непонятным было запрещение запрягать лошадей и надевать сбрую по русскому образцу. Отведено было две недели на то, чтобы достать немецкую упряжь, после чего полиции было предписано отрезать постромки у всех экипажей, которые оказывались запряженными на старый лад.

В первые же дни после объявления этого указа многие лица, опасаясь быть оскорбленными, не отваживались более выезжать и еще менее – показываться в своих каретах поблизости от дворца. Шорники, пользуясь случаем, заламывали по триста рублей за простую сбрую на пару лошадей. Одеть извозчиков или русских кучеров по-немецки было не менее затруднительно. Большая часть их не хотела расставаться ни с длинной бородой, ни с кафтаном, ни с круглой шляпой и еще менее желала подвязывать искусственную косу к остриженным волосам.

Все это порождало сцены и картины самые смехотворные. Император, к досаде своей, был вынужден в конце концов изменить этот суровый приказ на скромное предложение выезжать по-немецки, если кто-то желает заслужить его милость» [33;91].

Перемены начались буквально с первых же часов правления Павла. «Внезапная перемена, произошедшая с внешней стороны в этой столице в течение нескольких дней, просто невероятна, – пишет Саблуков. – Так как полицейские мероприятия должны были исполняться со всевозможной поспешностью, то метаморфоза совершилась чрезвычайно быстро, и Петербург перестал быть похожим на современную столицу, приняв скучный вид маленького немецкого города XVII столетия.

К несчастью, перемена эта не ограничилась одною внешней стороною города: не только экипажи, платья, шляпы, сапоги и прическа подчинены были регламенту, самый дух жителей был подвержен угнетению. Это проявление деспотизма, выразившееся в самых повседневных, банальных обстоятельствах, сделалось особенно тягостным ввиду того, что оно явилось продолжением эпохи, ознаменованной сравнительно широкой личной свободой» [54;27].