Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

Будь на их месте люди молодые, увлекающиеся и преданные делу, они непременно бы поступили иначе: не вмешивая в такое дело сына, где вопрос идет о низвержении отца, они пошли бы на смерть, пожертвовав собою ради спасения отечества, дабы избавить будущего государя от всякого участия в перевороте. Но такой образ действий был почти немыслим и требовал от заговорщиков или беззаветной отваги, или античной доблести, на что едва ли были способны деятели этой эпохи» [54;216].

В 1800 году О. М. Де Рибас умер, а Н. П. Панин был выслан из Петербурга. Таким образом, главной фигурой стал Пален. Как считали современники событий, с Паленом во главе революция была легка – без него почти невозможна.

Он держал в своих руках все нити и до самого последнего момента практически никого не посвящал в свои планы. Это было поведение хитрого и благоразумного человека, так как положиться ему было не на кого: «Офицеров очень легко было склонить к перемене царствования, – пишет Ланжерон, – но требовалось сделать очень щекотливый, очень затруднительный выбор из числа 300 молодых ветреников и кутил, буйных, легкомысленных и несдержанных; существовал риск, что заговор будет разглашен или, по крайней мере, заподозрен, как это и случилось в действительности, что и заставило ускорить момент катастрофы…» [54;133–134].

В драме Мережковского названы практически все известные участники событий 11 марта. Это – Платон, Николай и Валериан Зубовы, Ф. П. Уваров, П. А. Талызин, офицеры Л. И. Депрерадович, В. М. Яшвиль, И. А. Аргамаков. [160]

Они представляют собой разношерстную толпу людей, не связанных между собой никакой общей идеей, кроме идеи устранения Павла. Красочная картина пирушки заговорщиков накануне убийства показывает их полную разобщенность: кто ратует за Конституцию, а кто – за «фараончик с макашкою », кому главное – свобода, а кому – круглые шляпы да фраки.

Единственный активный персонаж среди толпы мятущихся духом, не уверенных ни в чем заговорщиков – Леонтий Леонтьевич Беннигсен, [161]роль которого и в реальных событиях была весьма велика, впервые появляется как «deus ex machine» только в конце 4-го действия, чтобы увлечь за собой сомневающихся и трусящих героев. Этот «длинный Кассиус», как назвал его И. В. Гёте, – живое орудие Палена, шпага в его руках.

Главной задачей Палена было вынудить Александра дать одобрение действиям заговорщиков. Александр колебался. Пален, лавируя между императором и наследником, пугал обоих друг другом, вынуждая действовать. Он не гнушался никакими средствами: «Я… так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчет его собственной будущности, представляя ему на выбор – или престол, или же темницу, и даже смерть, что мне, наконец, удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность…» [54;135].

Только представим себе императора и наследника в кругу семьи, обедающих за одним столом: отец уверен, что сын покушается на его жизнь, сын считает, что отец готов заключить его в крепость!

Пален не постеснялся даже дать заведомо ложную клятву, действуя по принципу «цель оправдывает средства»: «Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца; я дал ему слово: я не был настолько лишен смысла, чтобы внутренне взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и обнадежил его намерения, хотя был уверен, что они не исполнятся» [162] [54;135].

Убийство

В России все тайна и ничто не секрет. Никто ничего не знал до самого последнего момента, когда настала пора решительных действий. О заговоре знали все.

«Однажды вечером (10 марта 1801 года), – вспоминает император Николай Павлович, которому о ту пору было всего 5 лет, – был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел, и мы смотрели в замочную скважину, потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил, которому было тогда три года, играл в углу один в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и спросили, что он делает? Он не колеблясь отвечал: «Я хороню своего отца!»» [35;144].

Устами младенца.

Общество всеми силами приближало трагическое событие – сознательным и неосознанным желанием, сочувствием, страхом и надеждой на перемену правления, о неизбежности этой перемены не могли не думать все.

Убийство императора было подробно описано впоследствии как его участниками и свидетелями, так и современниками, питавшимися слухами: «Трудно себе даже представить все разговоры, – пишет княгиня Доротея Ливен, – в ту пору свободно обращавшиеся в столице. Не только никто из заговорщиков не таился в совершенном злодеянии, но всякий торопился изложить свою версию о происшедшем и не прочь был даже в худшую сторону преувеличить свое личное соучастие в кровавом деле» [54;195].

По сохранившимся до наших дней немногочисленным письменным свидетельствам историки разобрали чуть ли не по минутам, кто куда шел и что делал, писатели – от Александра Дюма до Ольги Форш – красочно изобразили трагедию, многие подробности и детали которой так и остались неизвестными для нас, но никому не удалось показать более яркую и впечатляющую картину цареубийства, чем та, которую величественным ямбом создал Александр Пушкин в оде «Вольность»:

Сцена убийства воссоздана Д. Мережковским вполне правдоподобно: как вошли, как искали за ширмами, как убивали. Кто душил, кто ударил – кулаком ли, табакеркой… Бесславные удары.

В конце полузадушенный Павел умоляет:

«Ради Бога! Ради Бога! Помолиться!»

Помолиться не дали.

Умирает Павел с именем Александра на устах – об этой подробности не сообщал никто из современников. [163]Гениальная придумка Мережковского – этот стон умирающего отца о любимом первенце, наследнике, предателе.