Жозеф Кессель - Всадники

Бача принес все, что велел врач. Тот бросил в кипяток травы, принесенные им, промыл рану, перевязал ее смазанными мазью повязками и закрепил шины. Руки его были такими легкими, что, казалось, будто он лишь трогает, когда он нажимал, и лишь касается, – когда трогал.

– Ну вот, теперь до завтра, сынок, ты можешь полежать спокойно, если только не сдвинешь шины, – заверил он его. – Но потом готовься к худшему.

– Спасибо за лечение, ученый и умелый человек, – ответил Уроз, – а еще больше, за то, что сказал правду.

Он показал на пачки денег, лежавшие в изголовье, и продолжал:

– Будь добр, возьми сам плату, которая никогда не будет вполне соответствовать тому добру, которое ты делаешь.

Лекарь взял одну-единственную ассигнацию, положил ее в складки чалмы и осведомился:

– Ну, а разложенные на виду деньги, это что, тоже пари? На человеческую природу?

– Можно и так понять, – согласился Уроз.

Круглые совиные глаза долго всматривались в него. Уроз спросил:

– Что ищешь ты на моем лице?

– Видишь ли, сынок, у меня есть два набора трав. В одном из них, предназначенном для больных, находятся луговые травы, лесные травы, болотные и горные травы. В другом же – для меня одного и никого больше – только коренья, собранные на ложах страданий. Ты – редкое растение, сынок, причем опасное…

Так высказался лекарь и неслышно ушел.

Когда Мокки пришел с базара, он увидел, что Уроз сидит очень прямо, прислонившись спиной к стене. Саис взглянул на пустое место у подушки.

– Не беспокойся, деньги в надежном месте, – понял его мысли Уроз.

Он распахнул верх чапана и рубашку. По обе стороны от амулета свисал небольшой, но туго набитый и тщательно затянутый мешочек.

– Завещание и состояние, – пояснил Уроз.

Он вновь запахнул чапан, затянул пояс. Мокки видел там кинжал.

– Моя личная покупка, – упредил его вопрос Уроз. – А ты свои закончил?

– Все закупил, – утвердительно кивнул головой Мокки.

– Тогда приведи Джехола, – сказал Уроз.

Дорога проходила у подножия красных скал, в которых виднелись тысячи пещер, вырытых буддийскими монахами, образовывавшие огромный улей, освещенный клонящимся к закату солнцем.

Они направились на запад. Гигантские статуи, прячущиеся в своих темных нишах, остались у них за спиной. Впереди ехал Уроз. Рядом с его стременем шагал Мокки. За ними, в нескольких шагах позади серого мула, шла Зирех.

Она шагала, опустив голову к поднимаемой ее ногами пыли. Губы ее беззвучно шевелились. Можно было подумать, что она молится. На самом же деле она собирала лучшие и самые живые силы своего духа и своей алчности, своей нищеты и своей любви, чтобы продумать, подготовить и застраховать от малейшего риска убийство Уроза. В ее распоряжении было три дня и три ночи. По сведениям, собранным в Бамиане, по рассказам, запомнившимся из жизни в лагере ее племени, по расчетам Мокки получалось, что у нее есть именно такой запас времени. И она мысленно раскладывала все по часам, так же как на базаре все взвешивала, ощупывала, прикидывала, терпеливо и хладнокровно, оценивала, принюхивалась и присматривалась, размышляла, какой час выбрать, чтобы с наименьшим риском нанести смертельный удар ненавистному чопендозу.

«Нападать надо не в первый и не в последний день, – рассуждала Зирех. – Следы насилия не скроешь: свернутая шея, рана в животе. В этой долине, так же как и на подходах к Меймене, опасность больше. Там его все знают. Здесь он тоже стал известен после боя баранов. Значит, не в эту ночь, и не в последнюю. Стало быть, завтра… Разве что…»

Зирех сомкнула губы. Не хотела она, даже про себя, высказывать свои мысли.

Разве что представить дело так, что смерть наступила сама по себе, от несчастного случая, от болезни… Состояние Уроза сейчас такое, что все легко поверят… тогда прислуга оказалась бы вне подозрения… Кто в Бамиане… или в Меймене сможет обвинить Мокки? Кто может оспорить право на завещание у верного слуги, который, не находя себе места от горя, привезет труп своего господина? Да, да, она имела в своем распоряжении еще три долгих дня и три еще более долгих ночи.

Она подняла голову и обратила к небу нежную улыбку. Сейчас она все обдумает и рассчитает.

Внезапная остановка мула прервала размышления Зирех. Она увидела, что Джехол тоже остановился и что к ним приближается облако пыли. «Опять караван», – подумала она с беспокойством, вспоминая прошлый случай.

Движущееся облако вдруг озарилось вспышками огня. Зирех еле удержала рванувшегося в сторону мула. А вспышки за завесой из пыли следовали одна за другой. Урозу показалось, что мимо его головы пролетел рой шершней. В бок Джехолу попали осколки камней с дороги, отбитые пулями. Уроз резко натянул поводья. Кое-кто из двигавшихся перед ними по дороге людей с громкими испуганными криками бросились врассыпную, ища спасения в придорожных кустах и в поле. Среди животных тоже возникла паника.

– Пойди, посмотри, что там такое, – приказал Уроз слуге.

Согнувшись вдвое, саис большими скачками побежал по краю дороги и пропал в густом облаке пыли.

Там опять раздался залп. Зирех больше ни о чем не думала, кроме как о судьбе Мокки. Не случится ли там что-нибудь с ним? Попадет еще в стычку между кланами. В схватку между племенами. Может, уже ранен?.. Или убит?.. И все из-за этого инвалида, который сидит тут, гордится своим конем, на которого больше не имеет никаких прав…

Наконец у нее из груди вырвался вздох облегчения: Мокки вынырнул из рыжего облака. Задыхаясь, он крикнул:

– Ничего страшного… просто свадьба… Жених едет в один из тех вон калебов забирать себе жену…

Прищурив глаза, Уроз оглядел прекрасные дома, разбросанные по всей долине, между дорогой и рекой. За высокими, побеленными известкой зубчатыми стенами с башенками почти не видны были верхушки фруктовых деревьев и крыши служб, подсобных помещений, жилищ для прислуги, для крестьян, садовников, ремесленников, окружающих дом господина. Эти белые островки в зеленом море долины были одновременно и имениями, и поселками, и крепостями. В прозрачных сумерках они выглядели как островки процветания и горделивого порядка.

А Уроз подумал о девственнице-невесте, живущей в одном из этих домов, которая в эту ночь… На какое-то мгновение для него эта девушка, защищенная от внешнего мира стенами своего дома и своей невинностью, вобрала в себя свежую смущенную улыбку, чистоту слегка покрасневшей шеи, приподнявшуюся от волнения грудь, удивленный, наивный взгляд – черты всех тех девушек, которых он видел воочию или мысленно на каких-нибудь праздниках, на пороге какой-нибудь юрты, где-нибудь у колодца, и которые все вызывали у него страстное желание напасть на них, наброситься и грубо овладеть, причинить боль, надругаться, обесчестить. И в этот момент безумство всех его этих желаний было обращено на ту незнакомку, которая готовила сейчас себя к брачному вечеру в одном из калебов просторной долины Бамиана.