Жозеф Кессель - Всадники

Даже во времена, когда саис еще почитал и любил сына Турсуна, он никогда не был так внимателен, предан и ловок, как сейчас, когда он нес хозяина на руках. Между ненавистью, какой дышало лицо Мокки, и нежностью его рук противоречие было так велико, что Уроз почувствовал необъяснимое беспокойство. Но подбежала Зирех, приложила ладони к месту перелома, чтобы не допустить малейшего смещения осколков костей и малейшего их соприкосновения, и Уроз подумал: «Она хочет во что бы то ни стало искупить свою вину, за которую ее отхлестали. А он пляшет под ее дудку».

Зирех мягко и плотно придерживала ногу Уроза. Он был доставлен в постель без малейшего толчка. Для устройства ложа и украшения юрты Зирех использовала самые лучшие вещи, закупленные в Бамиане. Когда Уроза уложили на мягкий и нежный матрас, подперев ему спину пуховыми подушками, а ноги согрели легчайшими одеялами, веса которых он почти не ощутил, когда у изголовья, на импровизированном столике в виде перевернутого ящика, покрытого золотистой тканью, зажглась лампа, мягко осветившая юрту, эта непривычная роскошь обрадовала его до глубины души. Все его мышцы и конечности, его поясница и вся его кровь выражали признательность, на которую сам он был неспособен.

– Клянусь Пророком, – пробормотал он, закрыв глаза, – здесь славно поработали.

И тут Зирех склонилась низко-низко, чтобы поцеловать его свисавшую с ложа руку. Она думала таким образом усилить доверие Уроза к себе. Но тут она просчиталась. Неожиданное и благочестивое прикосновение ее губ вызвало у Уроза тревогу. В нем проснулся инстинкт самосохранения. Он незаметно приоткрыл веки и через щелочку увидел на лице поднимавшейся с колен женщины знакомое выражение жадности, решимости и хитрой осторожности. Он подумал: «Проучили тебя плеткой, сука несчастная, так теперь ты выслуживаешься – ладно! Но я-то знаю: душонка твоя трусливая способна только завидовать и ненавидеть, меня не обманешь».

– Пусть Джехол стоит рядом со мной, – распорядился Уроз. – До самого утра.

Мокки взглянул на Зирех.

– Ты что, не слышал, что сказал хозяин? – крикнула та с раболепным усердием.

И тут она тоже просчиталась.

«На этот раз они хотят заполучить не коня, – подумал Уроз. – Значит, деньги… А все их старания, чтобы получше меня усыпить…»

Он подавил ухмылку, начавшую было образовываться в уголках рта. Прежде всего, не вспугнуть Зирех. Обмануть обманщицу. Сохранить у нее ощущение полной безопасности. Направить ее по ложному следу.

– Он пил? – спросил Уроз у саиса, когда тот через высокий проем ввел Джехола в юрту.

– Да, хорошо попил, – ответил Мокки. – И поел. В Бамиане он получил двойную порцию овса.

– Стреножь его, и пусть стоит у самой моей постели, – настоятельно порекомендовал ему Уроз.

Он очень внимательно и с большим беспокойством смотрел, как Мокки привязывает Джехола. Велел поближе к постели вбить колышек, получше завязать путы.

Саис с радостью повиновался. «Давай… давай… – подумал он. – Заботься о коне. А Зирех позаботится о тебе».

Наконец Уроз дал им знать, что он всем доволен.

Зирех принесла поднос с чаем и пропела, а не проговорила:

– А вот и чай, самый крепкий, самый горячий, самый сладкий чай!

Уроз следил за всеми ее жестами, когда она ставила поднос на ящик-столик в изголовье, когда наливала темный от заварки чай. Ничего подозрительного он не заметил. Но ведь она могла еще снаружи бросить в чайник какое-нибудь снотворное зелье.

– Попробуй сначала сама, – приказал Уроз. – Не хочу обжигать рот, если чай слишком горячий.

– Хозяин оказывает мне большую честь, – выразила свое удовольствие Зирех самым смиренным и нежным голосом.

Она смело выпила полную чашку. Затем тщательно ополоснула и налила вновь.

– Дай ему немного остыть, и твой рот будет доволен, – заверила она его. – А я пойду приготовлю поесть.

Выйдя из юрты, Зирех присела у огня, который развел Мокки.

– Да поможет нам Аллах! – прошептал саис.

– Да будет благословенно имя Его, – подтвердила Зирех. – Дурак-то наш за коня успокоился и теперь блаженствует.

Она жалобно, по-детски застонала. До сих пор ее ярость, напряженный труд, хитрости и опасения отвлекали ее от физической боли. Но тут, когда появилась возможность расслабиться, разморенная теплом, идущим от костра, она почувствовала, как горит все ее тело, словно с нее содрали кожу. Она прикоснулась кончиком пальцев к начавшим покрываться корочкой рубцам, оставленным плеткой вокруг шеи и на спине. Эти движения сопровождали жалобные стоны:

– Больно! Так больно… Ой, как больно!

Мокки инстинктивно протянул к ней руки, чтобы обнять Зирех, и не решился прижать к себе это израненное тело.

– Ты бы полечилась, – посоветовал он хриплым голосом. – Мазями… бальзамами…

– Да, конечно, бальзамами… порошками, – прошептала она.

Брови ее сошлись. Мокки показалось при трепещущем свете костра, что лоб ее надвинулся и навис над лицом.

– Поставь лучше варить рис, – дала Зирех ему задание.

Он начал выполнять поручение, а сама она попробовала снять с шеи висящие на шнурке мешочки, с которыми никогда не расставалась. И резко отдернула руку, словно прикоснулась к раскаленному предмету. Шнурок прилип к голой коже, впился в окровавленную шероховатую поверхность шеи. Зирех оторвала полоску ткани от платья и намочила ее в воде, где варился рис.

– Дай я тебе сделаю, больно не будет, клянусь, – пообещал Мокки и взял у нее тампон.

Его большие пальцы привыкли оказывать помощь, и он сдержал обещание.

Он показал ей шнурок, как трофей. На нем висели пляшущие мешочки. Спросил:

– Развязать этот? Или этот? Для бедной твоей спины? Для шеи?

Зирех схватила его за руку и прошептала:

– Не трогай. Ты ничего не понимаешь в травах.

Там их столько же для смерти, сколько и для жизни.

Отобрав мешочки у саиса, она поднесла их к огню и стала пристально изучать метки из разноцветных ниточек на каждом из них. Покачала головой. Чуть приоткрытые губы неслышно повторяли заклинания. Мокки, не шевелясь, смотрел на нее. Он тихо поинтересовался:

– Ты говорила о смерти. Что смерть Уроза висит на этом шнурке?

– Потерпи, большой саис, мы слишком много болтаем, – медленно проговорила Зирех, кинув быстрый взгляд в сторону юрты.

Она начала тоненьким голосом напевать неизбывно печальную колыбельную кочевников, словно ей надо было успокоить разволновавшегося ребенка. Не переставая петь, развязала мешочек, помеченный красной ниткой, взяла щепотку травы и развела ее в небольшом количестве горячей воды, оторвала еще одну полоску ткани от платья и смочила ее полученной микстурой.

– Приложи и прижми тряпочку ко всем моим ранам, – велела она Мокки.