Жозеф Кессель - Всадники

– Пить! – потребовал он.

– Но… но… в бурдюке… Разве там недостаточно воды…

– Джехол, – ответил Уроз.

Только тут саис и Зирех обратили внимание на то, что конь стоит на ногах, бодрствует.

– Ему очень хотелось пить, – слукавил Уроз. – Свою воду он выпил. И я налил ему своей.

– И он выпил ее? – закричал Мокки с отчаянием.

– Возможно, – ответил Уроз.

Саис одним прыжком подскочил к Джехолу, оттолкнул его, опрокинул ведро. Уроз, не мигая, смотрел на Зирех.

– Большой дурак спросонья неловок, – объяснила она.

Ей не удалось избежать взгляда Уроза. И тот понял, что ее-то он не обманул. Она сообразила. Он ее обыграл. Причем на ею же подготовленном поле. Она, не дрогнув, признала свое поражение. До следующего раза. И сердце Уроза возрадовалось: схватка будет славной.

– Извини меня, о хозяин, – опустила голову кочевница.

Она вернулась с кувшином, полным воды. Уроз не стал заставлять ее пить первой. Он схватил кувшин и стал пить долгими, большими, блаженными глотками. Он чувствовал, что для Зирех в эту ночь он был бессмертен.

Крутой, бесконечный подъем. Тропа поднималась, поднималась между отвесными стенами, и ей не видно было конца. А склоны, казалось, уходили в небо. Уроз оглянулся в седле на выступ скалы у входа в ущелье. За ним осталась Бамианская долина. Только что видна была серебристая река, высокие тополя, белеющие поместья-крепости, красные скалы… Все это так близко… А Урозу уже казалось, что ничего этого не было. Только что там сияли первые лучи солнца, отражаясь в сверкающей поверхности весело бегущих вод, освещали свежую зелень садов, играли красками на стенах. А здесь был мир густых потемок. На вертикальных склонах ущелья никакой растительности. Никого и ничего в этом краю, одинаковом в любое время года.

«Все было, словно мираж, словно сон… – размышлял Уроз. – Оазис… Юрта… счастье от победы… Какой там победы? Победы над кем?»

Над этим дурачком со скошенным затылком, который шел перед ним, этакий мешок с мускулами, которого ведет в жизни не честь и не храбрость… а шлюха? Дочь греха, потаскуха-кочевница, велика же заслуга понять, что она все сделает, чтобы украсть у него деньги, спрятанные у него за пазухой! Уроз сплюнул густую горькую слюну. Во время боя баранов ему померещилось, что на него снизошла божественная благодать, потому что баран с обломанным рогом исхитрился распороть бок другому. Ничтожная слава! В прошлую же ночь он возомнил себя бессмертным от того, что одержал верх над пропащей девкой.

«Итак, что же?.. Нет риска – нет и радости… Значит… все с начала… вечно повторять игру?» – спрашивал себя Уроз. На него свалилась безмерная усталость. Каждый мускул его налился свинцом. Кровь сделалась как лед. Бамианская долина находилась на высоте в десять тысяч футов. А дорога в ущелье все поднималась. В сумраке, никогда не пробиваемом солнечными лучами. По темному дну ущелья гулял только ледяной ветер со снежных вершин.

Вернулась боль, липкая, гнилостная и острая, она распространялась по всей ноге, от колена до подошвы. Уроз вспомнил бамианского лекаря. «Лечение и мази помогут, но ненадолго, – сказал ему круглый человечек. – А потом тебе будет угрожать смерть». И вот смерть, этот отвратительный червь, точит его тело, грызет кости и превращает алую кровь в зловонный гной… «Я уже не могу даже прилично держаться на коне», – думал Уроз, расслабленно сидя в седле.

Мокки остановился, забрался на груду камней у тропы и крикнул оттуда:

– Скоро ущелье кончится.

Это повторило крик, и Урозу показалось, что слова эти пролетели над ним, сквозь него и предназначались только Зирех. Он подумал: «Я для них уже покойник. Они уже чувствуют себя хозяевами и коня, и денег».

Он попытался рывком выпрямиться и почувствовал, как у червя появилось много-много новых ужасных колец, которыми тот сдавливает и перемалывает все нервы его тела. Ему все же удалось выпрямиться. А затем усилившийся жар помог ему. Он выехал из ущелья с высоко поднятой головой. И с этого момента уже не принадлежал себе.

Перед ним простиралось бесконечное плато. Оно было покрыто пылью цвета золы, крупной, твердой и зернистой. Это было царство ослепительной смерти, царство холодного солнца. Наполненное светом до такой степени, что всякий свет становился здесь густым и незрячим, более безжизненное, чем голая остывшая черная лава, более безутешное, чем слезы ангелов, более прекрасное, чем сама красота. Поднятая на высоту пятнадцати тысяч футов над уровнем моря, эта равнина не была землей людей.

Этот мир астральных степей окружали горы. Он был так близок к небу, что отделяла их друг от друга лишь цепочка гор на горизонте, отчего казалось, будто это какие-то боги, не известные ни одной религии, воздвигли под ледяным небосклоном ограду по образу и масштабу этого величественного и устрашающего плоскогорья. Эта стена была выстроена из скал и света. Из них же созданы были ориентиры, орудия и знаки, предназначенные для неведомых сказочных посетителей. Гигантские корабли из порфира, бросившие якорь во льдах веков. Коралловые плоты, висящие над лазурью. Пики, подобные гигантским маякам, светящим для далеких звезд отраженными лучами солнца. Порой на розовой окаменелой пене возникали еще уродливые драконы и колоссальные идолы.

Подняв к небу голову, Уроз не спускал глаз с гигантских загадочных творений, опирающихся на горные вершины. Ему казалось, что и сам он лишился телесной ткани, стал призраком, тенью.

Мокки, тот просто испугался. А Зирех и того сильнее. Она тщетно искала вокруг себя признак какой-нибудь жизни, следы человека. Наконец она увидела, далеко справа, у подножия горы, на краю плоскогорья, слабый дымок. Потом еще один. Она показал на них Мокки. Тот взглядом задал вопрос Урозу. Тот ничего не увидел. Мокки свернул в сторону дымков, и Джехол пошел за ним. Уроз этого не заметил. Чтобы вывести его из того неопределенного состояния, в котором он оказался из-за усталости, жара, боли и экстаза, вызванного этими ощущениями высокогорного одиночества, этими сверхъестественными камнями, понадобились собаки.

Когда их маленький караван стал приближаться к северной гряде гор, со стороны дымков послышался странный звук. Он напоминал шум, создаваемый порывами ветра в зимнюю непогоду. Но здесь воздух был неподвижен. Сияло солнце. Далекий шум не обладал ни голосом, ни крыльями ветра. Он был низким, хриплым, неровным и, казалось, исходил из земли. Шум приближался, разрастался, усиливался. Высота, безмерность простора, голая поверхность плато, гранитные фигуры и каменная тишина пустыни придавали этому не смолкавшему ни на мгновение шуму какую-то власть, превосходящую самые загадочные силы природы. Словно скалы и небо, песок и солнце плакали, смеялись и рычали все вместе. Как будто демоны, сорвавшись с цепи, предвещали ужасный крах сошедших с ума небес.