Жозеф Кессель - Всадники

– Никогда, – ответил Мокки.

Он уже не надеялся на добычу, но чувствовал, что и он тоже не сможет остановиться. Кто же тянул их за Урозом? Мокки посмотрел на полоску неба, оставшуюся между красным светилом и вершинами гор. Она сузилась до предела. Сумерки начали скрывать от них силуэт коня. Мокки от страха даже зажмурился. Он только сейчас понял, что происходит. Перед ним был не Уроз, мертвый или живой, а… Мокки хотел дальше не думать, но ему это не удалось. Всадник-призрак… Всадник-призрак…

Зирех по-прежнему держала в руке кисть Мокки. Она почувствовала, как вдруг ускоренно и неравномерно забился его пульс, и спросила:

– Тебе плохо?

Мокки словно не слышал ее. Пальцы Зирех почувствовали скользкую жидкость. Ей знаком был этот пот, и она прошептала:

– Ты сейчас боишься еще больше моего. Почему?

Напрасно Мокки искал нужные слова. Как передать ночные страхи малых детей, забившихся и забытых в самом темном углу юрты, когда они слушают старых пастухов, торговцев вразнос, бродячих рассказчиков, сидящих вокруг самовара? Все рассказы у них всегда страшные. От страха прямо сводит живот. Хоть засовывай в рот кулак, чтобы не закричать от страха. Кровожадные цари, жуткие колдуны… Но самое ужасное – это всадник без лица, едущий день и ночь, ночь и день, по скалам и пескам, по колючкам и камням. Едет он едет, едет годами и никуда не приезжает. И всех, кого ни встретит, забирает с собой, забирает беспощадно и безвозвратно, до скончания мира. И вот сейчас этот детский страх вновь охватил Мокки. Пот лил с него все обильнее и обильнее. Зубы стали отбивать дробь. Он показал на тень человека, привязанную к тени лошади, едва различимую в ночи и пробормотал:

– Ты не знаешь… ты не знаешь… Всадник-привидение.

Грубым движением Зирех отшвырнула его руку. Эта охватившая его паника заставила ее позабыть свои страхи. Она опять взяла его руку, но уже не для того, чтобы опереться на нее, а для того, чтобы вести его.

– Ты говоришь как старая баба, – сказала Зирех.

Теперь она уже не шептала. И в сказочной тишине промерзших высот, камней и безлюдья, голос ее прозвучал с необычайной силой. Мокки даже остановился, ожидая, что сейчас они за это будут наказаны и землей, и небом. Но небо не обрушило на них молнию. И земля под ногами тоже не разверзлась.

Зирех побежала. Одной рукой она тянула Мокки, другой – мула. Постукивание копыт и поклажи вернули саису силу и смелость. Он понял, что мир по-прежнему тверд и прочен. С каждым шагом он все лучше и лучше осознавал свое присутствие в мире, свое место на земле. И в таком восстановившем свои очертания мире всаднику-фантому нечего было делать. По мере того, как расстояние между ними сокращалось, колдовство и страхи отпадали. Тень, за которой он шел, уже не была огромной и искаженной темнотой и испарениями. И размеры и форма тех, кто ее отбрасывал, тоже были как у всех смертных. Конь под всадником был отличным и выносливым, ничего больше. Человек на лошади был человеком, только и всего. Еще несколько мгновений, и конь стал Джехолом, а человек – Урозом. Урозом обессилевшим, полностью находившимся в его власти. Что он сейчас и собирался ему показать, этому обманщику, лжецу и предателю!

Зирех всем весом повисла на руке саиса.

– Нет, – крикнула она, – нет! Конь опять от тебя побежит… Смотри, смотри… Он вроде собирается наконец остановиться.

Хотя ничто не мешало Джехолу продолжать шагать прямо вперед, он замедлил шаг и стал брать вправо. Мокки и Зирех вгляделись и увидели в том направлении смутные очертания холма.

До сих пор сумеречный свет как бы приклеивал его к далеким горам, служившим для него фоном. Он казался выступом горного кряжа. На самом же деле от стены гор его отделяло довольно большое расстояние.

Холм имел форму пирамиды. Сейчас только вершина его освещалась лучами солнца, уже ушедшего за гребень гор. Все, что было ниже красной, как бы только что прокаленной на огне вершины, погрузилось во мрак. Хотя в сумерках еще можно было различить низкие строения, ступенями спускавшиеся вдоль узких улочек.

– Кишлак! Вон там! – закричал Мокки.

Он уже не сдерживал голоса. Но Зирех опять перешла на шепот.

– Заклинаю всеми духами дорог и ночи, замолчи!

Она впилась ногтями в ладонь Мокки и прошептала:

– Все племена, которые кочуют между Хазареджатом и верхними перевалами, рассказывают об этом холме… Это их кладбище.

– Тогда… тогда… эти дома… – произнес Мокки еще тише, чем его подруга.

– Это захоронения, – пояснила Зирех. – Если кого смерть настигает в пути, то его не закапывают у дороги, а приносят сюда.

– И давно?.. С каких пор? – пробормотал Мокки.

– Всегда, – ответила она.

Тут саис понял: все памятники, которыми был покрыт холм по всей высоте и со всех сторон, были захоронениями, сделанными из собранных камней. Под ними вечные караваны при каждом переходе оставляли человеческие останки.

Последний луч солнца угасал на вершине холма. Пирамида была свинцово-серой, а надгробия черными как чугун. А вокруг земля и сам воздух казались пепельно-серого цвета.

– Прислушайся, – прошептала Зирех.

Поднимался ночной ветер высокогорных плато.

Он ли свистел и стонал, как человек? Или кости тех, кто кочевал всю жизнь, до последнего часа, и навсегда успокоился под этими камнями? «Конец людей, конец их душ», – подумал Мокки. Ему стало холодно. Он еле слышно произнес:

– Зирех… здесь нельзя так оставаться, нельзя.

– Подожди, надо узнать, чего хочет лошадь, – сказала она.

Джехол остановился у подножия холма. Его уши дрожали, он к чему-то принюхивался. Беспокойно и нерешительно раскачивал головой то влево, то вправо. Он так обрадовался, увидев, после столь долгого перехода, кишлак, где можно будет отдохнуть, согреться, напиться и поесть. И вот, когда дошел, ничего этого не было. Ни огня. Ни звука. Ни запаха человека или животного. И ветер не доносил приятного запаха кизяка, горящего в очаге. Джехол, весь день шагавший по собственному разумению, почувствовал, что разрешить эту трудность ему не под силу. Нужно решение и указание всадника, а тот так безучастно и так тяжело давит своим весом на седло.

Громкое ржание… резкий толчок… острая боль в костях… Уроз открыл глаза… Перед ним возвышался холм, слабо освещенный вверху последним лучом, который тут же и погас.

«Наступила ночь», – подумал Уроз. Последнее, что он помнил, было яркое солнце. Стал вспоминать, что он делал все эти часы. Спал? Был в обморочном состоянии? Какая разница! Несмотря на слабость во всем теле, чувствовал он себя хорошо. Голова была ясной. Тело отдохнуло и слушалось его. Вечерний холод остужал разгоряченное жаром тело. И он сам, подобно своей коже, тоже находился на грани двух враждующих стихий, сочетание которых стало для него благом. Он сохранил ясный и четкий контакт с действительностью и в то же время обрел способность, как во сне, без тени страха и смущения принимать на веру обстоятельства и образы, которые разум никак не мог допустить.