Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

— Держи, тять.

— Что это?.

— Убрус [84] Убрус — полотенце. .

— А-а, — схватил мягкий убрус, отер лицо, шею. Сбросил шубу. Прошел в куть, сел на лавку. Освоившись в избяном полумраке, узрел наконец горшок на загнетке. Вспомнил о квасе. Пил теплый, хотя очень хотелось холодненького, но знал — нельзя с жару холодного. Эвон в веске Дупляной мужик в покос упарился, выпил воды ледяной, а к жнивью уж и помер.

Ждан стащил мокрую сорочку, повесил на веревку у чела печи, пусть сохнет. Сам сел тут же. Медленно остывая, обсыхал.

Потом пришла жена.

— Расстелили? — спросил Ждан.

— Расстелили. Да погодь ты. Надень вот сухую сорочку, пока та высохнет.

Надел сорочку жесткую, домотканую, накинул шубейку, вышел. И вскоре опять послышались глухие удары цепа.

Три дня молотили — от света до темна, три мешка уж намолотили, рассчитывали еще на столько же. Ан на четвертый день, как раз пред обедом, худо вдруг Ладе стало, мешок с зерном приподняла, охнула и присела тут же.

— Что с тобой, Ладушка? — кинулась мать.

— Худо мне: голова кружится и чтой-то тошнит шибко.

— Что-о? — насторожилась мать. — Уж не затяжелела ли? Когда кровела?

— Да уж месяца с три-четыре тому, — сквозь зубы отвечала Лада.

— Батюшки светы, — всплеснула мать горестно руками. — И с кем же ты удосужилась?

— Не с волком же, — морщась от тошноты, неожиданно окрысилась дочь.

На мать можно окрыситься, она все стерпит, а вот на отца… Тот, узнав о случившемся, подступил грозой неумолимой.

— И когда ж это ты попортилась, сучка? А?

— На Купалу, — прошептала бледная Лада.

— Так вот, не женившись, не окрутившись, по-собачьи. Да?

— Окрутились мы.

— Где?

— Под дубом. Под тем самым, где и вы с мамой.

— Так где ж он, окрученный-то? А? Девку спортил и бежать.

Молчала Лада, не могла же она признаться, что сама сбежала, а не жених. А отец уже приставал чуть не с ножом к горлу:

— Кто он? Говори, свиная дочь. Я его живо разыщу, я ему ребра-то билом пересчитаю.

— Не надо, тятя, — просила Лада. — Я сама, я сама виновата.

— Говори, как его звать? Откуда он?

— Сказывал, с Погоста, — отвечала Лада, хотя знала точно, откуда он, ее купальский возлюбленный, и имя его настоящее знала, но вслух произнести боялась.

— Я спрашиваю, как его звать? — не отставал отец.

— Василий.

— Василий, говоришь. Ну хорошо, ну хорошо, — грозился Ждан. — Я его, сукина сына, на веревочке приволоку. Он у меня не отвертится — кобель.

Последние снопы Ждан обмолачивал с остервенением, умудрился в три дня два била оторвать. Одно самого по загривку ощеучило, ничего, сдюжил. Взял другой цеп, запасной. Торопился, себя не щадя. После молотьбы мылся в бане, забыл и с банником перемолвиться, чего никогда с ним не случалось.

Утром, перекусив наскоро, вывел коня, сел верхом и уехал.

— Думаешь, куда его понесло? — спросила Ладу мать.

— Куда?

— В Погост, твоего Василия искать.

— С ума сошел.

Уж Лада-то знала, что никакого Василия там нет, что этот брехун, назвавший себя таким именем, тут недалече, за стенами крепостными. А впрочем, вдруг в Погосте другой Василий сыщется, а отец налетит на него? Что будет тогда?

И весь день металась Лада в тревоге, боясь, не приволок бы отец к ней человека невинного по имени Василий. Вот позор-то! Хоть топись в Припяти. А что? Оно и не долго. Вода сейчас ледяная, только сигани в нее, мигом скрутит, утянет.

Так и решила. Если отец приволокет кого, тут же бросится в реку. Даже сестренок приласкала напоследок, к матери раза два прижалась нежно, как бы прощаясь.

— Ты чего? — удивлялась мать.

— Я так, мама. Прости.

— Чего уж теперь, — успокаивала мать, не догадываясь, что дочь «прости» последнее говорит, к концу готовится.

Отец приехал уже затемно, до Погоста путь не близок. Вошел промерзший, продутый. Сказал, сбрасывая шубу:

— Обманул тебя твой окрученный, Ладка. Никакого Василия в Погосте отродясь не бывало.

У Лады словно камень с души свалился, даже заплакала от облегчения. Но отец слезы ее по-своему понял.

— Не плачь, Лада, — погладил по плечу. — Я этого сукина сына из-под земли достану.

Жалко было Ждану дочь свою, любимицу, до боли сердечной жалко. Кто ж ее теперь возьмет, порченую-то? Разве что какой вдовец или старик. А на молодого мужа нечего и рассчитывать. Ах, опять все не в дугу пошло. Ведь Ждан, потеряв надежду дождаться от жены поспеши-теля, втайне надеялся в зятья заполучить хорошего мужика, обучить его делу лодийному. Вдвоем-то как было бы славно и топором махать, и жито молотить. А теперь все рухнуло. Ах, Лада, Лада, и все-то у тебя неладно.

— Ничего, ничего, доченька. Я его сыщу. Слышь, непременно сыщу. Я ему женилку-то обрежу.

И чем более грозил отец «подлому Василию», тем более утверждалась Лада в мысли, что никогда никому даже под пыткой не откроет имени отца своего будущего дитяти. Никогда.

Из Новгорода в Киев пришла грамота от Добрыни, в которой стрый сообщал, что женит Вышеслава и не худо бы было отцу на свадьбу сына пожаловать. Через день из Турова от княгини Арлогии точно такое же сообщение, что-де женит она Святополка на польской княжне и хотела бы, чтоб отец приехал и благословил молодых.

— Они что, сговорились там? — проворчал Владимир Святославич, поставленный в затруднение. — Как же могу я разом в двух местах быть?

— Езжай в Туров, Владимир, — посоветовала великая княгиня Анна.

— Почему именно в Туров, родной-то сын в Новгороде?

— Вот потому самому. Святополк — сирота, его грех обижать. А у Вышеслава родной человек рядом — Добрыня, он и благословит.

— А ведь ты права, княгиня, — согласился Владимир, после крещения вдруг начавший опасаться самого слова «грех» более, чем сабли печенежской. — Поеду в Туров.

Приготовлены были подарки молодым. Жениху воинские доспехи: бахтерец, шитый из мягкого черного бархата с золочеными, сияющими пластинами, меч с изукрашенной рукоятью и голубоватым лезвием, привезенный из Византии, и остроконечный шлем с бармицами. Князь знал: для настоящего мужчины нет лучшего подарка. Поэтому и в Новгород Вышеславу отправил такой же набор, присовокупив к нему еще кинжал касожский, привезенный когда-то еще Святославом из похода. Как же, чай, сын-то родной, а кинжал этот будет ему вроде дедова благословения.

Ну а невестам сама великая княгиня подарки готовила, каждой по жемчужному ожерелью, браслеты золотые, броши и конечно же паволоки шелковые для шитья платьев и сорочек. К ним еще были приложены аксамитовые [85] Аксамит — бархат. сумки затяжные, в которые было положено по сто золотых. Это были царские подарки. Великая княгиня щедростью и благожелательством не уступала своему мужу.