Церенц - В муках рождения

Мушег Вагевуни, увидев его, стал жаловаться на беззаконие и упрекать монастырь в неблагодарности. Если бы не Мушег, он был бы давно разрушен до тла, а сейчас этот же самый монастырь стал изменническим гнездом.

Игумен кротко и вежливо отвечал, что оказывая гостеприимство несчастным горцам, он никогда не думал, что они будут способны на такую наглость.

В это время князь заметил отсутствие кольца на своем пальце и вскочил, как ужаленный.

— Вот! — воскликнул он. — Еще одно злодеяние этих разбойников! Они украли мое кольцо!

Вожак таронцев, до того сидевший в стороне, поднял голову, медленно подошел к князю и сказал низким голосом:

— Не беспокойся, Мушег, кольцо твое мы найдем и вернем тебе.

— Мало того, что надо мной, знатным князем, вы учинили насилие, ты еще унижаешь меня, осмеливаясь называть по имени, как простого крестьянина.

— Мы простые горцы и не умеем говорить, как горожане, с такими, как вы, великими людьми, — сказал с усмешкой таронец.

— Скоро я научу таких, как ты, говорить с князьями!

— Нельзя ли узнать, как ты собираешься нас учить?

Игумен тут вспомнил разговор у дверей этой комнаты и обратился к таронцу, имени которого он до сих пор не знал.

— Таронец, ты сейчас говорил мне, что вы собираетесь судить князя. Что это за суд?

— Пока свидетели не съедутся, суда не может быть, и говорить об этом пока бесполезно. Тем более, что времени у нас мало и нам пора ехать.

— Куда? — взволнованно и повелительно опросил Мушег.

— На суд, который будет судить тебя, а если ты там оправдаешься, мы освободим тебя.

— А если не оправдаюсь?

— Мы будем обязаны выполнить решение суда.

— Чтобы я поехал на суд с такими разбойниками, дикарями, негодяями? Этого только нехватало! Вы осмеливаетесь судить меня, вы, кого я до сего дня не знал и не замечал у себя под ногами!..

— Нет нужды в долгих речах и ругательствах. Уже стемнело. Ребята, оседлайте мула, пора ехать!

— Куда вы берете моего мула? — спросил игумен.

— Мула оседлают для тебя, святой отец.

— В такой холод, на ночь глядя, я и шага не ступлю. Вы выжили из ума.

— Если оставить на твое усмотрение, может ты и не двинешься с места, но как священнослужитель божий, ты любишь и должен любить справедливость и поедешь с нами, если даже это тебе не по душе.

— Вы что же, силой возьмете меня? — нахмурился игумен.

— Почему? И князь поедет. Неужели мы употребим силу над человеком, который следует нашим дружеским советам?

Вошли таронцы и сказали, что все готово.

— Едем, князь, — сказал вожак таронцев.

— Я по своей воле и шага не ступлю, — ответил Мушег.

— Ты человек хороший и не только этот шаг, но еще много шагов сделаешь, а так как ты князь, тебе надо помочь.

И, сказав это, Овнан (читатель, конечно, догадался, что это он) взял его под руку. Мушег вздрогнул и вскочил на ноги.

— Ах ты, невежа, чуть руку не сломал. Оставь! — крикнул он, стараясь вырваться.

Овнан, не глядя на князя, спокойно продолжал.

— Шагай, князь, шагай, — подведя его к двери, сдал двум товарищам, которые, не его криков, бросили князя, как мешок, на мула и привязали его веревками.

Мушег огляделся по сторонам и увидел, что двор полон вооруженной толпой. Отчаяние охватило его, он понял, что сопротивление бесполезно, и стал раздумывать, как ему избавиться от этих разбойников.

Святой отец послушно надел свою рясу и плащ и уселся на мула. Заметив, что разбойники (он иначе не называл своих гостей) все пешие, он решил про себя, что при первом удобном случае повернет обратно, запрется в монастыре и никогда больше не окажет никому ни гостеприимства, ни добра.

Когда немного отъехали от монастыря, игумен отстал от таронцев и повернул мула назад. Хлестнув животное изо всех сил, он воскликнул: «Счастливо оставаться, Да пошлет нам бог удачи», — и помчался, как ветер.

Тогда Овнан громко крикнул: «Ребята, верните святого отца, он сбился с пути!». Двадцать человек погнались за монахом и, поймав мула у монастырских ворот, взяли под уздцы и привели обратно.

Около трех часов шел наш отряд и, наконец, дойдя до болота, поросшего тростником, зашагал по мерзлой тине. За этими зарослями находился город с извилистыми улицами, куда наши сасунцы вошли, как в свой дом и, наконец, остановились перед большим полуразрушенным строением, напоминавшим крепость. Это был знаменитый Отс, родовой город князей Мамиконянов — Мушега и Гайла-Вагана.

Мушега сняли с мула. Ноги его так отекли, что он не мог шагать, и его на руках отнесли в комнату, где посадили у горящего камина. Пристыженного игумена вежливо сняли с мула и препроводили в ту же комнату. Перед ними поставили ячменный хлеб, твердый, как камень, сыр, прекрасный горный мед и холодную воду Мехрагета. Овнан обратился к гостям:

— Угощение горцев, хоть и во дворце храбрых князей Мамиконянов, может быть только таким. Не глядите на нашу нищенскую еду и знайте, что это не объедки, а все, что мы имеем.

Игумен, поняв, что ему не избавиться от таронцев, вынужден был бодриться. Только князь, насупившись, хмуро раздумывал о загадочном происшествии. Когда он дотрагивался до распухших от веревок ног, то поневоле вспоминал Ашота Арцруни, преданного им и закованного в цепи. Он вспомнил, как Ашота с семьей на верблюдах везли в Багдад. Совесть мучила его, но он отгонял от себя неприятные мысли.

От нечего делать он разглядывал потолок, между бревен которого было оставлено отверстие, заменяющее окно, смотрел на камин, где с треском горел сухой тростник, принимавший самые причудливые оттенки и формы.

Все это занимало его внимание, но недолго. Он снова начинал думать о том, что произошло, о своей семье, которая сейчас о нем беспокоится. И снова вспомнил великую княгиню Рипсимэ Арцруни. Эта умная и благородная женщина, словно обезумев, рвала на себе волосы и без плаща, без покрывала, по своей воле последовала за сыновьями в плен и в тюрьму.

Он поднес руку к глазам, отогнал от себя тяжелые мысли и, взглянув вокруг, встретился со взглядом Овнана, не сводившего с него проницательных глаз. Мушег понял, что судьба его в руках этого человека. Он видел, как разбойники исполняли каждое его слово.

— Кто ты такой? — спросил князь уже в отчаянии.

— Зачем ты спрашиваешь, если сам назвал меня разбойником, грубияном и негодяем?

— Да, я не возьму назад ни одного слова. Скажи мне только, есть ли у тебя жена и дети? Если есть, то подумай, в каком состоянии сейчас моя семья. Сколько слез и горя ты им принес, безбожный нечестивец!

Говоря это, Мушег плакал, и горючие слезы потоком лились из его глаз. Монах и сасунцы смотрели то на Овнана, то на него. Молодые горцы не были такими суровыми, как их скалы, они отворачивались, представляя себе, что творится сейчас в доме князя.