Галина Петреченко - Князь Олег

Но вот мальчишки с лодок крикнули: «Идут!» — и женщины замерли, а затем, встрепенувшись, с беспокойством оглядели и оправили свои наряды. На каждой красовался костюм древнего завета, ибо, по поверью отцов и дедов, именно одежда оберегала женщину как хранительницу семейного очага от влияния темных сил и защищала в ней присутствие светлых начал. Вытканные узоры на длиннополых платьях и пышнорукавных блузах гласили о проникновении в тайный смысл той силы духа, которая передавалась из рода в род и способствовала охране тела тех, кто носил эту одежду. И каждая женщина гордилась своим семейным узором, ибо верила, что именно он оберегает ее от постоянно витающего темного духа. Но помимо этого каждая семьянина обязана была на поясе или на рукаве носить еще и охранный знак рода своего супруга. И каждая женщина узнавала по этому знаку свою родственницу или иноязычницу и определяла свое отношение к ней. Нынче же все женщины с особой радостью приветствовали друг друга и только, глядя на Экийю, умолкали в растерянности. В который раз они видят жену киевского правителя в одежде ее, мадьярского народа, принесшего когда-то столько бед поселенцам Киева, и охранные знаки кочевого народа красуются на ее платье! А где охранные знаки романских волохов, откуда родом их правитель Аскольд? Экийя, держа голову выше обычного, глядя отчужденным, непроницаемым взглядом вдаль, за днепровские воды, делала вид, что не слышит возмущенного шепота киевлянок, и, держа за руку сына, одетого по-славянски, в светлую льняную длиннополую рубаху, украшенную яркой вышивкой крестом, темные штаны и сафьяновые сапожки, иногда только, как и все, поглядывала на нагревающуюся воду в кади. Более трети дня простояла она, как и все, на ногах, ожидая на берегу возвращения дружины своего мужа, и не смела (как и все!) присесть ни на минуту, ибо это означало бы желание задержки в пути долгожданных домочадцев.

Этого она не желала. Вчера прибывший вестник-гонец сообщил о возвращении Аскольда в Киев и таинственно добавил, что город ждут решительные перемены.

— Что еще нового везет Аскольд? — не стерпела Экийя.

— Веру! — изрек гонец и задумчиво оглядел красавицу жену предводителя киевской дружины.

Экийя вздернула подбородок и вонзила свой взгляд в очи вестника.

— Что ты хочешь этим сказать, гонец? — тихо спросила она. Гонец молча смотрел на жену Аскольда, зная, что более того, что он сказал, он не имеет права говорить. Тогда нетерпеливая Экийя зашла с другой стороны.

— Он срубил со струг идолов Перуна? — осторожно спросила она и снова пытливо уставилась в глаза гонца.

— Еще нет! — хмуро ответил вестник и почувствовал облегчение: семьяница Аскольда все поняла. — Киев все должен узнать только от своего правителя! — предостерегающе напомнил он.

И вот на берегу Днепра все оживилось, заволновалось и задвигалось. Еще крепче женщины прижали к себе своих детей и со слезами на глазах, проступившими от волнения и радости, наблюдали, как в бухту заходят родные ладьи, трепеща на ветру парусами, украшенными языческими узорами: то тут, то там появлялись на парусах солнце, бело-синие полосы, чередующиеся бело-черные квадраты, увенчанные драконовидными знаменами, или ярко-красные полотнища, символизирующие веру в силу и жизненную основу огня. Да, вера в пять основных стихий природы, зачавших жизнь на земле, была сильна у дружины киевских правителей. И все казалось на Киевской земле крепким и незыблемым до той поры, пока не причалила к пристани ладья Аскольда и ее хозяин не ступил на нее своей нетвердой ногой.

В свете лучей яркого солнца на груди киевского правителя мерцал крупный серебряный крест, и Экийя вздрогнула.

Аскольд увидел жену и улыбнулся ей счастливей улыбкой. Да, он помнит, как они простились, как разлучила их души русальная ночь накануне необычного похода на греков, как долго звенело в его ушах ее горькое: «Ты потерял чутье на мой зов, Аскольд!» И смутное, тревожное предчувствие беды, вызванное видением сына. Да, он был почти безумно лих во время своего последнего похода на греков, ибо со всей яростью обиженного сердца решил идти прямо навстречу своей смерти. Но время шло, и боги, видимо, смилостивились над ним и отступили. Каждый раз, когда надо было преодолевать какой-нибудь спуск к причалу, где стояли его ладьи и ждали, когда он погрузит на них очередное лихоимское богатство, Аскольд ждал нападения на него какого-нибудь скрытого врага. Но все спуски остались позади, и Царьград встретил Аскольда скорее унынием и печалью, нежели злой боевитостью, а он не смог расправиться с поверженным врагом. Да, поникшую голову его меч не сек. Рука не поднялась на губительный разбой Царьграда, и Аскольд горько задумался. Нет, он не любил врага той любовью, которой требовали от него христианские проповедники. Он просто яростно завидовал своему давнему хитрому врагу, владевшему огромными богатствами.

И это воля Христова духа продиктовала его врагам необходимость украсить Царьград красивыми храмами и обогатить их, ибо на случай беды именно храмы превращаются в недоступные крепости, где можно сохранить и людей, и пищу, и драгоценности. Вот и он, Аскольд, наконец-то решил украсить свой Киев такими же великолепными каменными строениями, коим имя либо храм, либо собор, либо монастырь, и обратил свое лицо к Христовой вере.

«Что ты молчишь, Экийя? Не тебе так долго удивляться на мой новый охранный знак, что в виде серебряного креста украшает мою грудь!» — хмуро думал Аскольд, глядя на Экийю, крепко прижимавшую к себе обеими руками голову сына.

— Ты не ждала меня увидеть живым? — громко спросил Аскольд, уверенно шагнув к жене.

Экийя приготовилась улыбнуться мужу, но в следующее мгновение ее глаза вдруг споткнулись на его лице, выражение которого было сосредоточенным и жестковопросительным: «Неужели ты обнимешь его и прильнешь к его груди после того, что было?»

Экийя сомкнула губы в узкую жесткую полоску, прижала сына к себе еще крепче и не сдвинулась с места.

Аскольд по-своему понял причину резкой перемены на ее лице и, оглянувшись на своих слуг, приказал приступить к выгрузке даров от константинопольских правителей. И пока шла выгрузка тюков и ящиков с драгоценными подношениями от византийских владык, Экийя отметила про себя, как изменился Аскольд.

«Что с тобой случилось, Аскольд? — подумала вдруг Экийя, наблюдая за мужем. — Уж не изменила ли тебе сила духа, которая питалась нашими богами?.. Зачем сменил ты веру? Неужели смог поверить в то, что сила духа одного Христа крепче, чем сила наших языческих богов?» Но когда он подошел к ней и положил свои горячие руки ей на плечи и, заглянув в глаза, тихо спросил: